— Больно, — сказал Ксе, остановившись перед аспирантом, но глядя вкось. — И страшно. Кажется, даже больше страшно, чем больно.

— Из-за чего? Чего она боится?

— Она не понимает, что происходит. Вы теологию знаете?

Даниль моргнул и с некоторым усилием превозмог желание выставить себя знатоком.

— Недостаточно, — признался он. — Вы говорите, говорите всё, что считаете нужным, или даже не считаете. Любые идеи, предположения. То, что вам только кажется. Я сам не знаю, что именно я ищу. Любая информация может оказаться полезной.

Ксе поколебался.

— У стихийных богов, — сказал он, — нет разума в человеческом понимании. Матьземлю создаёт жизнедеятельность всех живых существ на планете, от вирусов до млекопитающих. Но суммарная масса бактерий, растений, насекомых — она больше, чем масса людей или дельфинов. Сознание богини рассредоточено, и очень… неразвито. Я… — Ксе замялся, — ну как бы это сказать… Она как собака. Иногда меньше, чем собака, иногда больше, но ничего умного в любом случае не скажет.

— Понятно.

— Она не различает мелкие сущности. Например, все люди для неё одинаковы. И с памятью у неё плоховато. Но она в состоянии запомнить, происходило что-то уже или нет. Это открыли во время ядерных испытаний. Неизвестно, что она чувствовала во время самых первых взрывов, но с семидесятых реакция богов уже фиксировалась. Там, где бомбу испытывали в первый раз, богиня очень пугалась, но чем старше становился полигон, тем меньше в ней оставалось страха. Только больно, но не страшно. Постепенно память распространилась по всему её телу, и теперь она уже вообще не боится.

— То есть, здесь происходит что-то совершенно для неё новое?

— Да.

Даниль замолк и в задумчивости прихватил зубами губу.

— А… откуда оно идёт? От кого? — проговорил он.

И сам содрогнулся, поняв, что спросил. Мгновенно вспомнилась мысль, посетившая его в кабинете Вороны: когда о «сбитых настройках» сансары он подумал не как о случайно сломавшихся, но как о сломанных кем-то, чьей-то осознанной волей. Теперь интуиция давала подсказку вторично. «Зрение тоже обманывает, — упорно возразил себе Даниль. — Молодец, блин, доказательство нашёл…»

Шаман озадаченно хмурился, разбивая носком ботинка влажные тёмные комья.

— Я сейчас попробую, — сказал он, наконец, и крикнул остальным: — Пожалуйста, минут пять не разговаривайте! Мне послушать нужно!

Он снова пошёл в поле и шёл так долго, что превратился в едва заметную, тающую в сумерках фигурку, чёрную на чёрной осенней земле. Даниль уже не видел его толком, а потом фигурка и вовсе пропала: кажется, Ксе лёг навзничь. Сергиевский закурил, размышляя. Нечто совершенно новое для ровесницы жизни на планете — что это может быть? Что вообще на Земле может происходить впервые? Как ни крути, а мысли возвращались к техническому прогрессу: неестественные скорости, беспримерные силы, неожиданные воздействия — всё это дело человеческих рук, и действительно, Ксе сказал, что последний раз Земля пугалась атомной бомбы…

Шаман возвращался, отряхиваясь. Сигарета дотлела, Даниль вдавил её в мягкую почву.

Тихо здесь было, безмятежно тихо, спокойно, как в колыбели — здесь, на южной границе аномалии. Рыжая лента дороги, сжатое поле да сиреневый лес вдали, обычный среднерусский пейзаж; никак, ничем не походила местность на ядерный полигон. Что могло здесь произойти?

— Мне плохо, мне плохо, мне плохо, — Ксе, тяжело дыша, упёрся руками в колени, и Даниль насторожился, не сразу поняв, что имеет в виду шаман. — Вот всё, что она в состоянии сказать. Дура же, что с неё возьмёшь… — Горьковатая нежность промелькнула в голосе Ксе, и аспирант подумал с улыбкой, что шаман, должно быть, по-своему любит свою «собаку».

— Сейчас этого с ней нет, — продолжал он. — Этого — страшного. Но остался след, и осталась боль. Она не может заживить себя. Это тоже странно, — он поднял глаза на внимательного и сосредоточенного Даниля. — Она очень быстро залечивает свои раны.

— Воздействие не закончилось, — заключил аспирант и вздохнул. — Да, вероятно, иначе за несколько лет аномалия должна была сократиться…

— Что-нибудь ещё, — неуверенно начал Ксе, — нужно спросить?

— А у вас самого идей нет? — печально поинтересовался Даниль.

Ксе молча развёл руками, искривив угол рта в усмешке: я же не кармахирург.

Кармахирург вздохнул.

— Спектральный анализатор бы сюда… — пробормотал он, запрокинув лицо к вечернему небу. — Да кто ж мне его даст…

«Ларионову дадут», — немедленно пришло в голову. Технологическое оснащение перестанет быть проблемой, когда подключатся авторитеты; и ездить сюда тоже больше не придётся, анализатор кинут через точки. Шлейфы аур всех душ, бывших в этих местах за последние десять лет — громадный корпус информации; его ещё несколько лет придётся обрабатывать, ища единственную зацепку, которой вполне может в нём и не быть… но делать нечего.

— Спасибо, Ксе, — сказал Даниль. — Диагноза, увы, я не поставлю, но вы помогли. И… стфари тоже.

— Вы думали, это из-за них? — тихо спросил Ксе.

— Не из-за них, — уточнил Даниль, снова вспомнив Ворону. — Мы действительно предполагали, что воздействие шло с их стороны, но я не вижу причины не верить Ансэндару. К тому же, возможности богов ограничены, это всем известно. Здесь было что-то иное.

Он направился к машине, возле которой ждали остальные, и шаман, уставившись в землю, последовал за ним.

— Даниль, — сказал он вполголоса, — а вам не кажется странным, что стфари так хорошо говорят по-русски?

Ксе это, очевидно, удивляло, но причина на деле была до смешного обыденной.

— Да у них просто языковые матрицы переписаны, — хмыкнул аспирант. — Причём странно как-то переписаны, не по нашей методике. Норвежцы, что ли, делали?

— Нет, — сказал Ансэндар, усмехнувшись, — не норвежцы… Садитесь, Даниль. До деревни ещё два часа езды. Останетесь у нас переночевать, а утром пойдёте на поезд.

Аспирант вообразил себе эту деревню и эту ночёвку — без душа, канализации и электричества, не говоря уже о компьютерах и интернете, где он любил посидеть перед сном — и понял, что к подвигу не готов. Терпение кончилось, неписаные законы МГИТТ выставились детской игрой, и Даниль решительно объявил:

— Спасибо, люди и боги, но — извиняюсь. Сюда я ещё протрясся, но опять куда-то ехать меня жаба душит.

Менгра расхохотался.

— Тут останешься или пешком пойдёшь? — ёрнически уточнил он.

— Пешком, — совершенно серьёзно ответил Даниль.

И исчез.

Он не стал сразу возвращаться домой; день выдался богатый на впечатления, и закончить его хотелось не в скорбных думах о страданиях Матьземли, а как-нибудь поприятнее. Кроме того, ещё даже не стемнело окончательно. После молчаливых полей и игры закатных отсветов в небесах перспектива завалиться в кабак Сергиевского как-то не прельщала; он понял, что не успел насытиться тишиной и безлюдьем.

Поэтому Даниль вышел где-то на заброшенной просеке и побрёл по ней куда глаза глядят, изумляясь сумеречному зыбкому свету и дыханию леса.