— Ген, — сказал он несчастным голосом. — На черта оно надо, а? Кого гнобить этими системами? С кем воевать? В тонком мире?!

Тот молчал, глядя в тарелку. Сергиевский смотрел на перо за преподавательским ухом; Гена, словно почувствовав его взгляд, вынул перо и, сжав в кулаке, вернул к изначальному состоянию.

— Скушай, Даниль, семечко, — сказал известный на весь МГИТТ сквернослов и буян. — А то сходи лучше на третий этаж и вороне отдай.

— Ч-чего? — оторопело хлопнул глазами Даниль.

Гена негромко засмеялся, разглядывая в стакане кофейную гущу.

— Что-то с памятью моей стало: то, что было не со мной, помню. Смотрю на тебя, и кажется, будто Воронецкая с тобой побеседовать хотела. Эклер, проклятый эклер. Вроде она мне такого не говорила — а кажется… А тебе?

Аспирант закрыл глаза, прислушиваясь к иррациональным ощущениям, и улыбнулся:

— Мне, если честно, всегда её видеть приятно. Как-то разницы нет — кажется, не кажется.

Гена хохотнул.

— Понятненько. Ну, считай за совет.

— Спасибо. — Даниль деловым жестом положил ладони на стол: он ясно почувствовал, что последовать совету Гены ему действительно хочется, причём немедленно. — Я, пожалуй, пойду.

— Бывай! — ухмыльнулся Гена. — Передай ей от меня пятьсот тыщ поцелуев.

— Неудачник, — глумливо ответил Даниль, — убей себя! — и ушёл через точки. Выглядело это так, будто аспирант Сергиевский близко к сердцу принял второй совет профессора и отправился прямиком в зверинец города Бобруйска, отчего Гена остался морально удовлетворённым.

Потом улыбка стаяла с его лица; Гена отодвинул в сторону тарелки и положил семечко на стол. Развалившись на пластиковом стуле, он смотрел, как хрупкая чёрная скорлупа поднимается в воздух, загорается вначале алостью, затем белизной, выпускает протуберанцы, окутывается газовым облаком. Когда миниатюрная живая модель звёздной системы сформировалась полностью, а в столовой не осталось равнодушных к спектаклю, Гена молодецки прицыкнул зубом, система исчезла, и на стол беззвучно упало семя подсолнуха.

— У меня есть вопрос, — сказал Лаунхоффер, сощурив холодные зеленоватые глаза; почему-то казалось, что Ящер надел очки, хотя никаких очков он отродясь не носил. — Один.

Замерший над кафедрой Сергиевский вздрогнул, и вздрогнула Ворона. Она резко откинулась назад, пытаясь поймать взгляд Эрика Юрьевича через спину ректора.

— Я вижу, вы проделали большую работу, — проговорил Ящер равнодушно.

«Ты ж меня не слушал, — почти злобно подумал Даниль. — Ты ж её не читал!», — а может, он подумал это гораздо позже, потому что тогда, под стеклянным взором тираннозавра, стоял в холодном поту и вряд ли способен был связно мыслить, не то что злиться.

— Намеченная концепция представляется мне интересной, — сумрачно заявил Лаунхоффер. — Динамика сансары в России на протяжении двадцатого века выстроена достаточно убедительно, но…

И тут он заметил вытаращившуюся на него Ворону.

Лицо профессора переменилось, на миг Ящер каким-то мистическим образом перестал быть ящером, а потом вздохнул и устало сказал:

— Меня интересует, что вы можете сказать о феномене стфари.

Теперь-то Данилю было очень интересно, о чём Лаунхоффер в действительности собирался его спросить, но тогда, по счастью, заготовленной каверзы не случилась: вопрос подразумевал простой и банальный ответ.

— Спасибо, Эрик Юрьевич, — почти весело ответил Даниль; смотреть на Ящера у него не получалось, взгляд всё время соскальзывал на улыбавшуюся Ворону. — Данный феномен не входил в число рассматриваемых, так как относится уже к двадцать первому веку, но он представляется мне весьма интересной темой для дальнейшего исследования.

На сём и закончилось; Сергиевский ушёл от тираннозавра целым, хотя на подгибавшихся ногах и с горячим желанием вдрызг напиться.

Спустя полчаса он, не интересовавшийся уже ничем, кроме грядущей выпускной пирушки, стоял в холле за колоннадой и по забытой уже надобности ждал кого-то. Между колоннами радостные сокурсники провесили радуги, под аркой напротив падал искрящийся тёплый снег, вверх по стенам тянулись плети живых вьюнков, а Настя Акиньшина, девушка немалых возможностей, но бедной фантазии, организовала пушкинскую белку с изумрудными орешками. Белка несъедобную дрянь игнорировала, но на руки шла охотно. Даниль, полный любви к миру, умилённо гладил зверька, когда за колоннами послышался голос Лаунхоффера.

Выпускник осторожно выглянул.

Там, где широкий холл разветвлялся тремя коридорами, стояли Ящер и Ворона.

— Верни мне сигареты и блокнот, — без выражения сказал Эрик Юрьевич.

Воронецкая нахмурилась, зафыркала и всучила ему требуемое, а потом развернулась и быстро-быстро зашагала по коридору непонятно зачем и куда.

— И сердце моё тоже верни, — тихо сказал Ящер ей вслед.

Ворона сделала вид, что не услышала.

Пропав с глаз Гены, Даниль вышел возле институтской вахты. Единственное, что по поводу местонахождения Алисы Викторовны можно было сказать с уверенностью — то, что сейчас она в институте. Но суматошная Ворона даже посреди лекции могла вскочить и убежать, вдруг вспомнив, что забыла о чём-то важном, а кроме того, Сергиевский не знал её расписания.

Он совершенно не удивился, обнаружив Воронецкую у самого окошка вахты, в двух шагах от себя. Странно было бы обратное. Слова Гены не походили на шутку, а его интуиции не было причин не доверять; если где-то в будущем встреча уже существует, все случайности играют на то, чтобы она произошла. Даниль не предполагал, что ему придётся полдня гоняться за шустрой тёткой, но к настолько стремительному развитию событий оказался не готов.

— Ага! — звонко воскликнула Воронецкая и цепко ухватила его за рукав. — Вот кто у нас по сансаре специалист! Даня, пойдём с нами, ты очень-очень нужен. — Плеснула бахромой шаль, уставились в лицо бесцветные, расширенные, птичьи какие-то глаза, и тотчас же взгляд её ускользнул; потом исчезла сама профессорша.

— Э-э-э… — только и сказал Сергиевский, уходя через точки вслед за ней.

То же самое он повторил, очутившись в кабинете Вороны на третьем этаже. Алиса вихрем пронеслась мимо стендов и быстрыми до нервозности движениями задёрнула оранжевые казённые шторы. Было часа два пополудни, за промытыми дождём окнами ярко белела пелена осенних облаков, пронизанная лучами солнца, и сумрака не получилось, лишь легла на всё легкомысленная оранжевая тень.

— Алиса Викторовна… — послышался позади обморочный шёпот, и Даниль испуганно обернулся.

— Надя, сядьте, пожалуйста, — защебетала Ворона, — Даня, что ж ты стоишь, возьми кресло, выдвини, посади Надю!

Сергиевский повиновался, попутно разглядывая незнакомку. Одетая бедно и чисто, со следами рыжей дешёвой краски на совершенно седых волосах, женщина была никак не моложе Алисы, а выглядела намного старше. К медицине тонкого тела она определённо не имела отношения. Со стороны Вороны было не очень умно тащить непосвящённого человека через точки, но состояние, в котором находилась Надя, вызвал отнюдь не кратковременный шок.

— Алиса Викторовна… — почти простонала она.

Ворона подлетела, склонилась, точно птица над птенцом, заставила её откинуться на подголовник кресла. У Нади закатились глаза, красные мозолистые руки вяло свесились вниз, упала с ноги растоптанная туфля, а губы всё шевелились беззвучно, повторяя имя как заклинание. Данилю вспомнилось, как персонал клиники произносил Имя-Отчество-Эрдманн — благоговейно и будто побаиваясь. Имя Вороны произносилось жарко и истово, как молитва.

— Даниль, — голос Алисы стал до странности жёстким, — ассистируй мне. Срочная операция.

Аспиранта чуть с ног не снесло.

В животе поднялся нелепый смех, справиться с которым стоило немалых усилий. «Счастье, что медицина не классическая, — подумал Даниль, давя внутри идиотское бульканье. — Ни тебе стерильности не требуется, ни анестезии. Вот прямо так в кресле в тапках бабку и спасём». Он решительно не понимал, что происходит, к чему спешка и зачем на кармической операции специалист по динамике сансары.