– Это, все-таки, сделать не так-то легко, – с сомнением в голосе проговорил Кравцов. – Не забывайте: наш район – болотный. Дорог здесь мало. И все кругом – как на ладони. Все на виду!

– На виду? – покачал головой лейтенант, – среди этих-то туманов?

– Ну, я сказал так – в переносном смысле…

– Неважно. В любом смысле, места здесь трудные, темные… Да вы разве забыли о старой шахте? Вероятно, имеются еще и другие варианты. Словом, в управлении заинтересовались. И где-то в начале марта на адрес капитана был отправлен специальный пакет. Однако ответа на него не поступило… Какое-то время мы ждали. Потом слегка позабыли об этом. Дел у нас, вы сами понимаете, много! Но вот теперь начальство вдруг вспомнило – и начался переполох. И потому-то я, собственно, и прибыл.

– В начале марта? – медленно, удивленно, переспросил Кравцов, – вот как! Между прочим, как раз тогда, в районе Путорана, упал почтовый самолет… Но никаких пакетов, адресованных Самсонову, мы не обнаружили.

– И все же самолет был именно тот самый!

– Странно, – пробормотал Кравцов. – Ведь сохранилось же, в сущности, все! Даже – почтовые переводы.

– Значит, пакет похитили…

– Но как же можно было отправлять его с простой почтой? Для этого существует особая фельдъегерская служба. Вы сами знаете!

– Так в том-то и дело, что этот летчик исполнял одновременно обязанности фельдъегеря. По прибытии в село Оленек, он должен был передать пакет – под расписку – в руки работников местной милиции. А уже те доставили бы его к вам на прииск.

– Самолет упал во время снежной бури километрах в двадцати от села, – после недолгого молчания сказал Кравцов. – Да, не повезло… Никому не повезло! Если бы не было проклятого бурана, то и летчик остался бы жив, и возможно – сам капитан. Да, да. Я тут улавливаю некую связь… Пакет, бесспорно, похитили – и это дало толчок ко всем последующим событиям.

– А кто, собственно, обнаружил упавший самолет?

– Один здешний охотник, якут.

Кравцов произнес это – и умолк, задумался. И потом:

– Черт возьми! Мы все как-то забыли о нем… А ведь он же единственный, кто может дать хоть какие-то разъяснения.

– Вопрос в том, захочет ли он их дать, – проговорил с Усмешечкой Сидорчук.

– Ну, это-то как раз не вопрос, – отмахнулся Кравцов. – Если надо – заставим. Главное, найти его побыстрее!

– А где он обретается?

– Точно неизвестно. Он же охотник, бродяга. Но капитан не так давно говорил, что видел этого типа в ближайшем стойбище, у шамана… Вот оттуда мы и начнем поиск!

Поиск этот, однако, желаемого результата не принес. Рябой якут исчез. И никто в стойбище не мог объяснить – куда… Старый шаман, Нюргун, на все вопросы отвечал медлительным, скрипучим своим голосом:

– Был здесь – верно. Но потом ушел. Куда – не знаю. Своего дома у Степана нет. Живет в тайге, а тайга большая!

И председатель колхоза Аким тоже не смог сказать ничего вразумительного.

– Степан никогда не оставляет прямого следа, – заявил он, – все время кружит, петляет, – как хорек… Но все же, учтите. Началась большая охота! Так что искать его, по-моему, надо теперь среди болот, на тайных охотничьих тропах.

Лейтанант Сидорчук спросил у Кравцова – когда они покинули стойбище:

– Вы эти тропы знаете?

– Да как вам сказать, – угрюмо ответил Кравцов, – знаю некоторые, но – плохо, мало… Охотники засекречивают их, чужим не показывают… Вот старик Самсонов знал здесь все! Он же был для якутов – своим!

– Ну, и что же вы собираетесь предпринять?

– Так что ж мне остается? Буду продолжать розыск… Рано или поздно, Степан все равно заловится! Из пределов района он уйти еще не успел. Вероятно, таится где-нибудь, прячется неподалеку…

– Лежит где-нибудь в кустах, – добавил лейтенант, – покуривает и смеется над нами, дураками!

Степан и действительно лежал в кустах, – в семи километрах от стойбища. Но было ему сейчас не до смеха. И курить он не мог. Он вообще не мог шевелиться; даже пальцем двинуть был не в силах…

Все суставы его рук и ног, все сочленения и хрящи, были перебиты, раздроблены. Тело его представляло как бы студенистую массу. И единственное, что он мог, это только дышать – но с трудом. Глядеть – но сквозь зыбкую поволоку слез. И думать, – преодолевая боль и головокружение.

И он лежал так и думал, перебирая в памяти подробности недавних событий.

Все поначалу шло хорошо, шло – как надо! Он ловко выследил Заячью Губу. И вовремя сумел извлечь из его нутра бесценную записку… Пропитанная кровью и желудочной слизью, бумажка эта все-таки уцелела! Спасло ее то обстоятельство, что она была скатана в тугой плотный шарик. И уцелел также и текст записки, – ибо он был начертан карандашом не химическим, а простым, графитным… А ведь графит не боится ни влаги, ни кислоты. Он очень стоек, графит. Как-никак это – близкий родственник алмаза!

Да, все, в сущности получилось неплохо. Степан быстро разыскал мешки с камнями. И выволок их из шахты. И сбежав по откосу вниз, в болото, – побрел по зыбким, моховым кочкам.

Рябой якут шел тайной, путанной тропкой, которую он сам же и проложил в позапрошлом году. И он был твердо уверен, что никто, кроме него, об этом пути не знает!

Но оказалось, что знал еще кто-то…

Внезапно в тумане послышался тихий свист. Взметнулся, раскручиваясь, ременной аркан. И Рябой почувствовал, как плечи его сдавила тугая петля.

Последовал резкий рывок. Рябой поскользнулся и упал. И сейчас же его окружили какие-то люди. Все произошло столь стремительно, что он даже и разглядеть-то не успел нападавших. Но все же понял, угадал, что это были якуты.

Потом на него обрушились удары – и он закричал от нестерпимой боли. Били безжалостно, деловито и с разных сторон. Степан почувствовал, как захрустели его кости… И потерял сознание.

А когда он очнулся, то людей вокруг него не было. И не было мешков с камнями. И ночь уже кончилась; над сырыми болотными зарослями восходила веселая, румяная заря.

Степан лежал на спине – на широкой выпуклой кочке. Перебитые его ноги утопали в грязи. И руки тоже свисали по краям этой кочки, как плети.

Он был совершенно беспомощен, парализован. И сознавал, что умирает. И понимал также и то, что конец его будет долгим, мучительным… Кто-то, зачем-то, обрек его на страшную, так называемую «мягкую смерть».

Этот способ медленного убийства сохранился на Севере с древнейших, незапамятных пор. Он применялся, обычно, шаманами. И всегда – крайне редко. В тех исключительных случаях, когда надо было принести особую, ритуальную жертву…

Сущность данного ритуала заключалась в том, что «жертву», вроде бы, вовсе и не убивали; ее просто лишали возможности двигаться. В таком виде ее дарили болотным могущественным духам!

Духи могли не принять такого подарка – отвергнуть его. Или же наоборот, – одобрить и пожрать… И они, как правило, с огромным удовольствием пожирали эти жертвы!

Пожирали, так сказать, – живьем… И в этом был свой, мистический смысл. Ибо духам потребна не только плоть, но также и душа. А душа, как известно, обитать в мертвом теле не может.

Рябой якут был человеком, напрочь лишенным всякой сентиментальности. Он никогда никого не жалел (в том числе и себя самого!). Но сейчас он, может быть, впервые в жизни, испытал горькую обиду и жалость к себе. «За что меня так? – думал он, – почему? И кому это могло бы понадобиться?»

А свет становился все ярче, пронзительней. Туман постепенно развеялся. Проглянуло небо. Оно было чистым, безоблачным, – красным снизу и голубым вверху. И там, в бездонной голубизне, черными пунктирами тянулись перелетные птицы.

Денек обещал быть добрым, солнечным… И к Рябому пришла утешительная мысль: «При дневном свете духи успокаиваются, уходят в тину, в глубину… Так, может быть, мне теперь повезет, и я смогу умереть спокойно, своей смертью? Еще до наступления темноты?»