– Прежде всего,- сказал Гаген, когда они с Пниным вернулись в гостиную,- я бы, пожалуй, выпил с вами еще стаканчик вина.

– Чудно, чудно! – вскричал Пнин.- Мы допьем мой крюшон.

Они удобно уселись, и д-р Гаген сказал:

– Вы великолепный хозяин, Тимофей. Это приятнейшая минута. Мой дедушка говаривал, что стакан хорошего вина всегда следует растягивать и смаковать, как если бы он был последним перед казнью. Хотел бы я знать, что вы положили в этот пунш. Я хотел бы также знать, правда ли, как утверждает наша милейшая Джоана, что вы собираетесь приобрести этот дом?

– Не собираюсь, а просто высматриваю потихоньку возможность,- ответил Пнин с журчащим смешком.

– Не уверен, что это было бы разумно,- продолжал Гаген, обхватив ладонями стакан.

– Конечно, я надеюсь, что получу наконец штатное место,- сказал Пнин не без лукавинки.- Я теперь ассистент профессора уже девять лет. Годы бегут. Скоро я буду заслуженный ассистент в отставке. Гаген, почему вы молчите?

– Вы ставите меня в крайне затруднительное положение, Тимофей. Я надеялся, что вы этого вопроса не поднимете.

– Я не поднимаю вопроса. Я просто говорю, что я рассчитываю, что – о, не в будущем году, но например, к сотой годовщине Освобождения Рабов – Уэйндель сделает меня адъюнктом.

– Да, но, видите ли, мой дорогой друг, я должен открыть вам печальный секрет. Это покамест неофициально, и вы должны обещать мне никому не говорить об этом.

– Клянусь,- сказал Пнин, подымая руку.

– Вы не можете не знать,- продолжил Гаген,- с какой любовью и заботой я создавал наше великолепное Отделение. Я также уже не молод. Вы говорите, Тимофей, что вы здесь уже девять лет. А я отдавал этому университету все, что было в моих силах, в продолжение двадцати девяти лет! Все, что было в моих скромных силах. Как написал мне на днях мой друг д-р Крафт – вы, Герман Гаген, один сделали в Америке для Германии больше, чем все наши миссии в Германии сделали для Америки. А что получается теперь? Я пригрел на своей груди этого Фальтернфельса, эту змею, а теперь он пролез на главные роли. Я не буду пересказывать вам все подробности этой интриги!

– Да,- сказал Пнин со вздохом,- интрига ужасная вещь, ужасная. Но, с другой стороны, честный труд всегда докажет свою ценность. В будущем году мы с вами будем читать превосходные новые курсы, которые я давно задумал. О Тирании. О Сапоге. О Николае Первом. Обо всех предшественниках современных злодейств. Гаген, когда мы говорим о несправедливости, мы забываем об избиении армян, о пытках, изобретенных в Тибете, о колонистах в Африке… История человека – это история боли!

Гаген нагнулся к своему другу и похлопал его по костлявому колену.

– Вы великолепный романтик, Тимофей, и в более счастливых обстоятельствах… Однако могу сообщить вам, что в весеннем семестре мы, действительно, устроим нечто необычное. Мы намерены поставить Драматическую Программу,- сцены из произведений от Коцебу до Гауптмана. Я рассматриваю это как своего рода апофеоз… Но не будем забегать вперед. Я также романтик, Тимофей, и потому не могу работать с такими людьми, как Бодо, как этого хотят от меня наши попечители. Крафт в Сиборде уходит в отставку, и мне предложено со следующей осени занять его место.

– Поздравляю вас,- тепло сказал Пнин.

– Благодарю, друг мой. Конечно, это очень хорошая и высокая должность. Я смогу применить бесценный опыт, который я приобрел здесь, на более обширном поле научной и административной деятельности. Так как я, конечно, знал, что Бодо не оставит вас при Германском Отделении, то я в первую очередь предложил им взять и вас, но они сказали, что у них в Сиборде и без того уже довольно славистов. Тогда я поговорил с Блоренджем, но здешнее Французское Отделение тоже переполнено. Это скверно, ибо Уэйндель чувствует, что было бы слишком тяжелым финансовым бременем платить вам за два или три курса русского языка, которые перестали привлекать студентов. Политическое положение в Америке, как всем нам известно, не поощряет интереса ко всему русскому. С другой же стороны, вам приятно будет узнать, что Английское Отделение приглашает одного из самых блестящих ваших соотечественников, действительно, увлекательного лектора – я слышал его как-то раз, кажется, он ваш старый друг.

Пнин прочистил горло и спросил:

– Это означает, что меня выгоняют?

– Не надо принимать этого слишком близко к сердцу, Тимофей. Я уверен, что ваш старый друг -

– Кто этот старый друг? – спросил Пнин, сощурившись.

Гаген назвал фамилью увлекательного лектора.

Подавшись вперед, опершись локтями о колени, сжимая и разжимая руки, Пнин сказал:

– Да, я знаю его тридцать лет или больше. Мы друзья, но одно я знаю наверное. Я никогда не буду работать под его началом.

– Ну, утро вечера мудренее. Может быть, какой-нибудь выход и отыщется. Во всяком случае, у нас еще будет много возможностей все это обсудить. Мы с вами будем продолжать работать, как будто ничего не случилось, nicht wahr? Мы должны мужаться, Тимофей!

– Значит, меня выгнали,- сказал Пнин, сцепляя пальцы и покачивая головой.

– Да, мы в одинаковом положении, в одинаковом положении,- сказал жовиальный Гаген, поднимаясь. Становилось уже очень поздно.- Я теперь иду,- сказал Гаген, который хотя и не был таким приверженцем настоящего времени, как Пнин, но все же оказывал ему предпочтение.- Это был великолепный вечер, и я никогда не позволил бы себе отравить вам радость, если бы наш общий друг не уведомила меня о ваших оптимистических планах. Покойной ночи. Да, кстати… Вы, разумеется, полностью получите свое жалование за Осенний семестр, а там посмотрим, сколько можно будет раздобыть для вас в Весеннем, особенно если вы согласитесь снять с моих бедных старых плеч часть глупой канцелярской рутины, а также если вы примете деятельное участие в Драматической Программе в Новом Холле. Я даже думаю, что вы должны играть в ней под руководством моей дочери; это отвлечет вас от печальных мыслей. Теперь сразу ложитесь и усыпите себя хорошей детективной историей.

На крыльце он потряс неотзывчивую руку Пнина с энергией, которой хватило бы на двоих. Затем он помахал тростью и весело сошел по деревянным ступеням.