Предчувствуя миг и бездну сближения, Павел знал, что «худой», схваченный им, обречен. «За наш десятый «А»!»

Никогда прежде не вспоминал он в бою свой десятый «А».

— Снизу, на скорости, «свечой»! — наконец-то провозгласил капитан своим полным, звучным, оказывается, голосом. — Как Баранов, товарищ генерал, — знаток воздавал должное мастеру. — Его хватка, Баранова, «свечой»!

— Четко, — сказал Хрюкин, с горечью вспомнив накладку, случившуюся в тот печальный день: в гости к сыну приехала мать не Михаила Баранова, а другого Баранова, тоже летчика... И он с героем не простился... Да, его школа, Михаила Баранова, снизу, на скорости, «свечой». — Молодец, «Река-семь»!

— Главное, знать, кого из резерва свистнуть, — не забыл себя наводчик. — Куда? По щелям! — гаркнул он на выскочивших из укрытий и возбужденно голосивших людей. — Дурачье, жить надоело?

Теперь-то его подавно никто не слушал.

— Пух-перо! — кричала аэродромная обслуга. — Потроха сыплются!..

— Отличный удар, «Река-семь», отличный! — сдерживаясь, чтобы тоже не перейти на крик, передавал наводчик «ЯКу». Микрофон в его руке приплясывал, в дикции слышался баритональный рокот.

— Снаряды доставлены, товарищ генерал, — доложили Хрюкину, — пушки заряжают!

— Амба, флагман! — пел наводчик. — «Река-семь», «Первый» вас благодарит!.. Слева, под одной примерно четвертью... меньше четверти...

— Вижу!

«На месте капитан, — понял Хрюкин. — Потянет...» В тон наводчику, сам от себя того не ожидая, подстегнул «Реку-семь» по-немецки:

— Hoi ihn runter!! — вложив в напутствие всю боль только что пережитого смятения.

— ...За наш десятый «А»!..

— И «мессер»... товарищ генерал?! — не веря собственным глазам, капитан приподымался на носки, вытягивал красную, испеченную ларингами шею, сопровождая падение «Ме-109». Так, вытянувшись и замерев, дождался он эха близкого взрыва. Коротко кивнул головой: — И «мессер» испекся. С одного захода двоих. — Он возбужденно смотрел на генерала. — Мне, например, такого наблюдать не приходилось.

— Ответственный товарищ «Река-семь», — повторил Хрюкин. «К ордену Красного Знамени», — решил он.

— Вот вам и бугай Брэндле! — ликовал капитан, путая Брэндле и Киршнеера. — Наелся кислых щей ваш Брэндле!.. Бобик сдох!.. Товарищ генерал, «Река-семь» парит!.. Передает, будет садиться у нас...

— Всех с посадочной!.. Санитарку!.. Летчика, живым и здоровым, ко мне!.. Живым и здоровым!..

Впервые представ перед командармом, Павел, как подобает Солдату, хотел бы козырнуть и «репетнуть», но гвоздь, загнанный в плечо, не позволил руке описать молодцеватое строевое движение, он невольно склонил к отяжелевшей, непослушной кисти голову, отчего принял вид усердливый и неуклюжий.

— Что самолет? — спрашивал генерал, переводя быстрый взгляд с летчика вновь на стоянку, где несколько минут назад решалась судьба вылета и где теперь «ЯК», прохваченный ливнем железа, получал первую помощь.

Озабоченность, с какой задавался вопрос, была повышенной и для самого Хрюкина, пожалуй, неожиданной: дело, разумеется, не в «ЯКе». Генералу тоже надо было прийти в себя.

— Плотный удар, близкий взрыв, — качал головой Тимофей Тимофеевич, удивляясь порознь и редкостной силе атаки, и неказистой фигурке стоявшего перед ним лейтенанта. В одно целое они как-то не связывались. — Кучность рассеивания очень высокая.

— Много пробоин, хвост издырявлен, — удрученно признавал Павел факт, для летчика весьма прискорбный.

— Дистанция огня?

Техническая служба ставила диагноз «ЯКу», генерал зондировал летчика.

— Предельная. — Лицо лейтенанта горело румянцем; разговор с командармом складывался не так, как об этом ему мечталось: в нем не было общего для них обоих прошлого. Одно настоящее, данный момент. Все заслонял собою поврежденный «ЯК».

Генерал терпеливо ждал точного, цифрового ответа.

— Кто ее мерил, дистанцию, — к таким объяснениям Павел не был готов и говорил коротко. — Все на глаз. Метров... шестьдесят, я думаю.

— Ой ли, — усомнился Хрюкин. — А если сорок?

— Зато наверняка. — Довод летчика был продуман и тверд.

— Чур, смерти не искать! Смерть сама нас ищет.

— Риск, конечно, есть. Согласен. Такая блямба, — Павел показал кулак, — звезданула в радиатор. Все соты порвала. Механик сказал: «Прощальный поцелуй от флагмана...» А куда денешься? Пришлось садиться.

— Хорошо сели, между прочим. Из пекла, с поврежденным мотором, а хорошо. Приятно было смотреть. Профиль, касание, все — как надо. — Именно этот штрих дорисовал ему летчика, уверил в неслучайном исходе схватки. — Сильный бой! Такой состав, такое прикрытие, на одном зевке в дамки не проскочишь, верно? — Тимофей Тимофеевич вслух выкладывал свои соображения. — Нужна мысль, нужен характер... Если коротко: яростно дрались, товарищ лейтенант. Яростно. Из себя не сказать чтобы удалой, щупленький, а поди-ка, двоих... Год рождения?..

— Двадцать второй.

— Начали сержантом?

— Да. Под Харьковом.

— Двадцать один стукнуло?

— Нет еще... Стухнет. Как раз через четыре дня.

— Домашние... — в таких случаях Хрюкин темы дома касался осторожно, но что-то ему подсказывало: лейтенант вспомнит о матери. И хорошо вспомнит. — Домашние... поздравят, наверное?

— Прошлый год, на двадцатилетие, мама сама приехала. Я и не ждал. С Урала... Да с шаньгами!

— С шаньгами!.. Видите, какая у вас мама, — сказал Тимофей Тимофеевич, как будто летчик усомнился в своей маме. — Кто командир БАО?

— Майор Пушкин.

— Несем потери, жаль, очень жаль, сплошь молодые товарищи, ваши ровесники... Двадцать один год — дата. «Очко»!.. А почему потери? Немец в небе притих, а мы, надо признать, самоуспокоились. Частично. Такие факты налицо. Свободный поиск, прошел по фронту, туда-сюда и — дома. Как будто дело сделал. А враг еще силен.

— Показал сталинградский клык, — сказал Павел.

— Сталинградский, — с чувством подтвердил генерал; точное слово, дышавшее боем, пришло к нему вместе с безвестным лейтенантом из глубин, из самых недр его армии, и было дорого и так же нужно, как только что в небе необходимо было Гранищеву своевременное появление Амет-хана. «Там они вызрели», — подумал Тимофей Тимофеевич, вспомнив почему-то свою «кузню», закуток сталинградского КП, куда сходились нити управления всеми полками. Там подспудно, независимо от него формировались такие летчики, как этот светлоглазый, с рябеньким носом лейтенант, нешаблонным ударом переменивший ход событий. Такие его единомышленники.