И все же изменения налицо. Первые посткоммунистическис годы оставили после себя ядовитые семена, способные уничтожить любую традицию. Прежде всего, в течение десяти лет действуют иные критерии отбора высших военных кадров. Дело не только в том, что отменен идеологический критерий и не заменен никаким другим. Ельцин отбирал людей на основе абсолютной личной преданности, что сформировало новые кадры, имеющие смутные представления о моральных ценностях, коррумпированные до мозга костей и готовые на предательство. (Именно поэтому диктаторы, действовавшие по такому же принципу, вынуждены были так часто менять свое окружение.) Недовольство младшего и среднего российского офицерства чрезвычайно велико. На нарастающую политизацию военных указывает уход в политику многих генералов — Воробьева, Коржакова, Руцкого, Лебедя. Имеется по крайней мере два объединения военных, открыто вставших в оппозицию к режиму: Союз офицеров (коммунистический к национал-патриотический) и Движение в поддержку армии, основанное генералом Рохлиным. Последний вошел в политику в составе партии Черномырдина, в качестве ельцинского союзника, но вскоре проявил самостоятельность и несогласие с верховной властью и был убит при загадочных обстоятельствах.

Таким образом, в случае политического кризиса не приходится рассчитывать на верность вооруженных сил государственным устоям. Устои подорваны и покрыты грязью: верность собственному кошельку — единственная, которая сохраняет силу. Логично предположить, что разочарованная, пассивная, коррумпированная армия «будет не в состоянии противостоять экстремистским движениям, которые неизбежно усилятся в случае продолжения социально-экономического кризиса» (Limes. 1998. № 4. С. 133). Часть военных может объединиться на основе собственных интересов и для защиты своих привилегий, в то время как другую их часть сведет воедино общность политических и идеологических пристрастий. В обоих случаях армия будет втянута в столкновение политических партий и ее ждет раскол. Многие обратили внимание на то, что летом 1999 года в разгар политического кризиса, приведшего к отставке Е. Примакова и к назначению Сергея Степашина главой правительства, мэр Москвы Юрий Лужков обратился к «государственным структурам» с серьезным предупреждением о недопустимости «неконституционных действий». Этому предупреждению можно дать лишь одно толкование: Москва располагает собственными военными силами, ей есть что противопоставить силам Кремля. Так или иначе армия будет вовлечена в конфликт.

Это развитие событий исключает классический сценарий гражданской войны, на который при любом варианте накладывалось бы присутствие этнического фактора. Вариант военного переворота по чилийскому образцу также маловероятен: армия как социальный и структурный компонент российского общества недостаточно сильна и едина, чтобы разрешить его противоречия. Если переворот и произойдет, то он будет дворцовым переворотом: власть, захваченная таким образом, продержится недолго и окажет влияние лишь на Москву и близлежащие области. Далее неизбежно последует распад Российской Федерации, подобный распаду Советского Союза. Армия в этом случае разделится но территориальному или республиканскому принципу или пойдет на службу новым межрегиональным объединениям (Уральской Республике, к примеру, или Сибирскому Союзу). Во всех этих гипотетических сценариях армии уготована некоторая роль, но второстепенная и пассивная — так или иначе она будет работать на дальнейшее разъединение.

Продолжает оставаться открытой проблема советской ядерной мощи. При ее решении Россия оказалась неспособной выступить даже более, чем в других случаях, наследницей СССР. Можно лишь надеяться — и есть основания считать эту надежду не беспочвенной, — что Соединенным Штатам удалось, используя свое несомненное влияние на кремлевского правителя, поставить под свой контроль некоторые из стратегических и военных «ключей» от еще способного действовать ядерного оружия. Я отдаю себе отчет в том, какие серьезные выводы следуют из такого предположения. Прежде всего они означают, что Борис Ельцин и его окружение в момент какого-то внутреннего политического обострения передали Соединенным Штатам святая святых российского оборонного потенциала, положив тем самым конец не только могуществу России, пусть даже уже только региональному, но и самому ее суверенитету. Доказательство этому мы получим лишь спустя много лет, и искать его — дело историков. В качестве современника я могу лишь констатировать весьма странное отсутствие беспокойства в компетентных американских кругах в связи с угрозой, которую представляет советское ядерное наследство. Вашингтон как будто дал обет молчания в отношении этой проблемы. Почему? Возможны лишь два ответа. Либо президент Клинтон стремится к тому, чтобы в американском общественном мнении вообще не возникало тревоги по поводу его кремлевского партнера (но тогда почему на другие проблемы, например на передачу Москвой ядерных технологий Ирану, Соединенные Штаты реагировали так резко, вплоть до разрыва отношений с четырьмя российскими научно-исследовательскими институтами?). Либо Вашингтон располагает необходимыми рычагами, которые исключают использование российского ядерного потенциала как по неосторожности, так и целях шантажа. Об этом, как всякому понятно, никто не будет болтать на публике. Одним из немногочисленных косвенных свидетельств в пользу такого положения дел можно считать заявление, сделанное для прессы генералом Юджином Хейбиджером. главой американской стратегической службы.

16 июня 1998 года генерал рассказал журналистам о своей поездке в Россию, в ходе которой он посетил несколько военных ядерных объектов. Это были база ракет СС-19 в Козельске (близ Калуги), склад ядерных боеприпасов в Саратовской области, база СС-25 в Иркутской области, склад ядерных боеприпасов военно-морского флота в Североморске (Мурманская область). По словам генерала, обеспечение безопасности на них не вызвало у него «серьезной обеспокоенности». В Козельске, в частности, он побывал в ракетной шахте для СС-19 с шестью ядерными боеголовками. Он назвал систему безопасности «превосходной», хотя и заметил, что, если в Соединенных Штатах охрана межконтинентальных ракет осуществляется в основном сложными техническими системами, в России персонал, обслуживающий ракетную шахту, контролируют лишь два офицера (The Nonproliferation Review Fall. 1998. C.165).