В этой согнутой фигуре было что-то, что заставило Николь встревожиться. Пол этого сидящего на солнце и игравшего на примитивном духовом инструменте существа было невозможно определить. Многочисленные длинные юбки и бесформенная рубашка мешали рассмотреть, мужчина это или женщина. Николь тут же поймала на себе взгляд проницательных глаз, устремленных на нее с грубого смуглого лица, которое скорее можно было назвать мужским, нежели женским. В этот момент человек накинул капюшон, оставив для изучения очень незначительную часть лица.

– Добрый день, – вежливо окликнула цыганку Джекобина, – мы пришли из Оксфорда и хотим узнать свое будущее. Ты поможешь нам в этом, добрая женщина?

Странный голос – полушепот, полукудахтанье, – произнес:

– Позолоти ручку, госпожа. Позолоти мне ручку, и я расскажу тебе всю правду.

«Это точно мужчина, – с уверенностью подумала Николь, – но зачем, черт возьми, ему нужен этот маскарад?»

Уже явно обеспокоенная, она произнесла:

– Я побуду на улице, Джекобина. Мне совсем не обязательно слушать то, что касается тебя. Но если я понадоблюсь, буду рядом.

Она заметила, как сверкнули черные глаза, но гадалка ничего не сказала.

– Хорошо, – ответила подруга, и Николь, по тому, как непроизвольно дернулся ее подбородок, поняла, что она тоже изрядно нервничает.

Ступая нарочито твердо, чтобы скрыть свой страх, Джекобина зашла в хижину вслед за цыганкой.

Присев на бревно у края поляны, Николь закрыла глаза, отдаваясь прелести весеннего дня. Тепло сияющего высоко в небе солнца укрыло ее подобно уютному одеялу, пение птиц и писк новорожденных птенцов, которыми был наполнен лес, действовали на нее успокаивающе, а нежный запах цветов и каких-то трав, посаженных в крошечном, но тщательно ухоженном садике в тени дома, кружили голову. Сама того не желая, Николь задремала.

Она не успела сообразить, что происходит, как к ней пришел СОН, испугав своей четкостью и неожиданностью. Она опять находилась в комнате, где лежало тело. Внимательно вглядевшись в лицо, она впервые поняла, что это лицо очень похоже на ее собственное. До этого момента Николь не приходило в голову узнать, кто это лежит, но теперь, вглядевшись в такие знакомые черты, она содрогнулась от страшной догадки: это она. Пока ее освобожденная душа блуждает где-то в другом столетии, ее тело вот уже несколько месяцев лежит на больничной койке.

Ей сделалось ужасно грустно, она наклонилась и дотронулась до руки женщины, затем обвила ее тонкие пальцы своими. Они были не теплы, не холодны. У нее возникло странное чувство: она держала своей собственной рукой свою собственную руку. Тело женщины слегка шевельнулось, как если бы она почувствовала, что ее душа где-то совсем рядом.

– О, Господи! – от ужаса почти завизжала Николь. – Помоги ей, пожалуйста! Помоги нам обеим!

Она тут же проснулась и обнаружила, что Джекобина вместе с цыганкой вышли из хижины и смотрят на нее.

– Что с тобой? – закричала подруга, бросаясь к ней. – Ты что, уснула?

– Да, да. Извините меня, я немного задремала.

– Тогда заходите в дом, миледи, – произнес странный шипящий голос, – вы расскажете нам сон, а мы постараемся разгадать его.

– Я бы хотела, чтобы вы просто предсказали мне будущее, – ответила Николь и, стараясь преодолеть страх, неохотно шагнула за зловещей фигурой в мрачное полутемное жилище.

Возле камина, в котором, несмотря на жаркий день, горело несколько веток хвороста, стоял стол, над огнем кипел закопченный чайник. На столе лежали магический кристалл и старая колода карт. Посмотрев внимательней, Николь поняла, что это старинные карты «Таро», и ей вдруг стало любопытно, как это существо, живущее в столь далеком времени, может ими пользоваться.

– Перекрести ладошку, – говорила между тем гадалка, протягивая руку, через ладонь которой проходил ужасный горизонтальный шрам.

Николь вытащила из висевшей у нее на запястье сумочки монетку, перекрестила ею ладонь, касаясь уголков шрама.

– Откуда это у вас? – спросила она.

– Это было ужасно, – последовал ответ, после чего рука подняла кристалл, и темные глаза стали внимательно вглядываться в него.

Капюшон при этом слегка съехал на затылок, и у Николь не осталось никаких сомнений в определении пола сидевшего перед ней человека. Напротив нее сидел мужчина и внимательно разглядывал мерцающий стеклянный шарик.

– А что случилось с настоящей цыганкой? – тихо спросила она.

Он перевел взгляд на ее лицо, глаза у него сузились:

– Она умерла, и я похоронил ее в лесу. О, не беспокойтесь, причина смерти была самой естественной. Я просто послужил ей как могильщик.

– Зачем же вы решили заменить ее?

Мужчина рассмеялся и откинул капюшон, теперь она могла уже ясно рассмотреть черты мужественного и обветренного мужского лица.

– Потому что армейская жизнь – не для меня, хотя и по причинам, которые вы даже не можете себе представить, – ответил он.

– Откуда вы знаете, что я могу себе представить, а что нет?

– Потому что мы с вами оба – беглецы и, зная это, мы очень хорошо можем понять друг друга, – он встал и слегка поклонился. – Разрешите представиться – Паикман Дитч, названный так потому, что родился именно там.[6] Раньше я сражался на стороне Парламента, теперь объявлен дезертиром и мошенником, – он посмотрел на Николь, ожидая, как она отреагирует на его слова, но она только спросила:

– А другого имени у вас нет?

Темные глаза слегка смягчились:

– Мою мать звали Эмеральд,[7] и иногда я пользуюсь этим именем, хотя для армии, как вы сами понимаете, это не подходит.

– Могу себе представить!

Он коротко рассмеялся, и продолжал:

– Эмеральд была цыганкой, она умерла от родов в той самой канаве, в которой я родился. К счастью, другие цыгане услышали мои громкие вопли и подобрали меня, чтобы воспитать как цыгана. Это они научили меня любить землю и понимать, что говорят звезды, расшифровывать картинки в магическом кристалле и гадать на старинных картах.

– И теперь вы занялись этим всерьез?

– Может, я заслуживаю большего, чем это жалкое существование, что вела цыганка, в которую я превратился. Но эти изменения, которые произошли, и особенно эта неизбежная война… все это для меня совершенно неприемлемо и никак не вяжется с моими цыганскими убеждениями… Поэтому после Эджгилла я просто сбежал. Там я в первый раз в жизни убил человека, и уже, наверное, никогда не смогу после этого прийти в себя. Я просто ушел, стараясь попасть в Оксфорд, но к счастью, по дороге набрел на это место.