– Он сказал, что Дима потерял жену. Он вас имел и виду? – спросил Мартин.

– Да, меня. Хотя мы никогда и не были мужем и женой. Он влюбился в меня.

– Он в вас влюбился. Я это уже знаю. Любой бы ил моем месте заметил. И разве в этом ваша вина.

Она не отодвинулась от него.

– Да, Дима любит меня. Он неиспорченный, чистый мальчик. Ради меня он на все готов. Но я его не люблю. Видеть его не могу, с этой его всепожирающей любовью. Он думает, что я не выношу его из-за того, что он безногий…

– А когда вы решились выйти за него замуж? До того, как он потерял их?

– Нет. Я никогда не собиралась за него замуж. Но у меня никогда не хватало духу прямо сказать ему об этом. Поэтому он продолжал питать радужные надежды. Они с Юрием ушли служить в армию, а я в это время вышла замуж за другого и ошиблась в человеке… Да Юрий вам рассказал об этом.

– За кого-то, кому понадобилась московская прописка?

– Не совсем так, хотя Юрий и считает, что так, потому что он обо всех судит по себе. Вот он бы так поступил.

– Вы говорили, что ушли от мужа?

– Да.

– А официально не развелись?

– Нет. Мы пока никак не соберемся оформить все это. У меня сил на это не хватает. Давайте лучше не будем говорить о моем неудачном замужестве.

– Давайте вообще не будем говорить на эту тему.

– Вообще-то кое-что из того, что говорил Юрий, правда. Отчасти правда. Я и замуж-то вышла, потому что не видела другого способа отказать Диме. И не развелась до сих пор по той же причине: я всегда могу сказать ему, что у меня уже есть муж.

– Ладно, оставим эту тему.

– Если вы услышите обо мне всякие гадости, не верьте им.

– В таком случае, нет ли еще чего-то такого, в чем вам хотелось бы признаться?

– Не смейтесь надо мной, ну пожалуйста.

– Поверьте, я вовсе не смеюсь.

– Я думаю, что Дмитрий и впрямь думал о самоубийстве, когда узнал о моем замужестве.

– Это когда он упал под танк?

– Да.

– Неужели правда?

– Командование сообщило, что произошел несчастный случай. Он заснул на танке на марше и упал. А вот Юрий считает, что он пытался покончить с собой.

– Сплетник он, ваш брат.

– У него каменное сердце, – вздохнула Алина. – Я все стараюсь и стараюсь уговорить себя, что люблю его – ведь он мой брат, но никак не могу.

Снова защелкал соловей.

– Можно мне задать вам один вопрос, – робко спросила она.

– Разумеется, можно.

– Вы… женаты?

– Я? – удивленно переспросил Мартин.

Ее голос звучал как-то нерешительно – то ли это был вопрос, то ли утверждение.

– Я… Мне просто интересно. Как бы это сказать? Я имею в виду… Как сложилась ваша жизнь. Есть ли у вас жена… Она здесь… в Москве?

– Я не женат.

– А-а.

– Я был одно время женат. Но это было давно. Наоми – он теперь и вспомнить-то ее не мог. У нее было какое-то свое понимание жизни, наивное и сентиментальное, присущее скорее героиням романов восемнадцатого века. Но теперь это уже не казалось ему столь важным, как в ту пору.

– Какая она?

– Не от мира сего, чопорная, просто профессорского вида.

Трудно описывать внешний вид женщины из романов восемнадцатого века.

Какая же она? Страстная, когда не напускала на себя заумный вид; заумная, когда хотела походить на страстную. Потом она окончательно вошла в роль и перенеслась на два века назад.

– Вы любили ее?

– Когда-то, думается, любил.

Он сильно сомневался, что сдержанность среднего Запада может сравниться с широтой русской любви. Вряд ли можно даже пытаться их сравнивать.

– А сейчас вы кого-нибудь любите?

– Нет («Только раз бывает в жизни…»). Нет, пока нет. Была в прошлом Мэллори. Она приезжала к нему в Москву на месяц, а не выдерживала и недели. Пожив чуть-чуть в лагере социализма, она никак не могла примирить свои убеждения с реалиями московской действительности.

Тепло Алининого плеча передалось и ему.

– Ну, а что мы теперь будем делать? – спросила она.

– Ну что же… нам выпала неплохая возможность немного подурачиться.

– Нет, не то. Я имею в виду рассказ Юрия. Вы что, и вправду готовы отвалить ему миллион долларов?

– Черт побери, откуда я знаю! Вы же понимаете, что это не мое дело. Поди догадайся, сколько заплатит ЦРУ за такую информацию, если они сочтут ее стоящей? А вообще-то, ваш брат прав: надо сделать все, чтобы ядерное оружие не попало в плохие руки.

– А вот насчет немного подурачиться – что это такое?

– Извините, не понял?

– Я хочу знать, что значит «немного подурачиться»? Вы говорите как-то не по-русски.

– Ну что ж, это значит… получать удовольствие от общения с другим человеком.

– Как же?

– Ну вот, например, я своим плечом касаюсь вашего. Пока он пояснял, она отодвинулась от него.

– А вы и не заметили?

– Заметила. Но думала о другом, – она опять прижалась к нему. – Это и есть «подурачиться»?

– Не совсем так. Это лишь начало.

– А что потом?

– А то, что ваша мама наказывала вам никогда не делать.

– А-а.

– Не хотите ли попробовать? Лишь ради укрепления международного сотрудничества, разумеется.

– Да, хорошо бы. Ради международного сотрудничества.

– Ну, разумеется. Тогда повернитесь сюда.

Она повернулась к нему. Ее лицо было близко-близко. Глаза ее потемнели и расширились.

– Так все и начинается?

– Да, все начинается так, – и он нежно поцеловал ее.

Она раздвинула губы, и он ощутил, как ее язык коснулся его губ и продвинулся глубже. Она крепко обняла его.

А соловей в это время заливался вовсю. Он пел какую-то печальную песню и тут же переходил на веселую. Мартин подумал, что он будет петь долго-долго.

Ее теплые груди прижимались к его груди. Одну грудь он взял в руку, но она отодвинулась. Тогда он неуклюже попытался расстегнуть на ней блузку, но левой рукой не справился, а правая была в гипсе. Она поцеловала его забинтованную руку и сама помогла расстегнуть пуговицы. На полоске бюстгальтера между грудями у нее был пришит матерчатый цветочек, и он прикоснулся к нему губами. Затем он расстегнул бюстгальтер и снял его, а она расстегнула блузку до конца, и он почувствовал, как она прильнула к нему. Она прижала свои груди к его телу и стала медленно водить ими по его животу, а он целовал ее и не мог оторваться.

– Это и есть «подурачиться»? – тихо спросила она, прижимаясь губами к его уху.

– А разве твоя мама не наказывала тебе никогда этого не делать?

– Вот этого-то как рал не наказывала.

– У тебя довольно свободомыслящая мама.

– Мне кажется, она и представить себе не могла, что я сейчас вытворяю. Американских обычаев она не знала. Какие же они нежные, эти американцы!

Он положил руку между ее бедер. На ней были джинсы советского производства, твердые, как картон, но он все равно почувствовал тепло ее ног. Он повел рукой повыше, а она сама подалась навстречу его движению. Его рука мягко и нежно гладила ее бедра.

– Я хочу любить тебя, – сказал он.

– Надеюсь, что полюбишь. Я тоже хочу этого.

Они двигались медленно, без спешки и суеты. Она вздрагивала и передергивалась под ним, постанывая и покусывая руку, чтобы не кричать, затем опять задергалась, тяжело дыша и постанывая. «Ой, ласточка!» – содрогнулась она снова и снова, потом он расслабился, а она застонала.

Спустя минуту-другую она поцеловала его в шею и отодвинулась. Стало совсем темно. Она начала одеваться, шурша одеждой. Потом встала перед ним на колени и долго целовала.

Медленно пошли они назад к Старому Буяну, продираясь через малинник. Кругом стояла сплошная темень.

Они понятия не имели, где находится деревушка, но помнили, что если спустятся с холма, то непременно выйдут на дорогу. Тогда останется лишь угадать, в какую сторону идти. Мартин шел первым, с трудом прокладывая путь через заросли кустарника, Алина старалась не отставать от него ни на шаг. Когда они на минутку остановились передохнуть, она повернула Мартина лицом к себе, притянула его руки, чтобы он обнял ее, и опять стала целовать его.