Труднее всего будет смотреть им в глаза, принимать знаки уважения и не чувствовать себя лицемером. Чессер подумал о десяти годах травли со стороны Мичема. В каком-то смысле и Система, и он сам начинают все с начала, Старая жизнь кончилась.

Не совсем.

Оставался Мэсси. Наивно думать, что он даст им ускользнуть. Даже свяжись они с Мэсси и расскажи всю правду и ничего, кроме правды, старый ублюдок просто так их не отпустит. Единственная надежда опередить его, связаться с ним раньше, чем он выйдет на них. Чессер решил, что бегать и скрываться они не будут в любом случае. В пятницу утром, перед завтраком, Марен и Чессер зашли в ратушу. Мистер Зальцман сочетал их браком, даже не приостановившись, чтобы выслушать их ответы. И так было ясно, что они ответят. Они не поняли, что церемония окончена, пока Зальцман не повернулся к ним спиной. Скромное золотое колечко, которое Чессер надел на палец Марен, было то же самое, что она носила последние два года. Зальцман вручил им свидетельство, уже заверенное и с печатью, оставалось только проставить свои подписи.

Когда новобрачные вернулись домой, оказалось, что «ас-тон мартэн», стоявший у парадного крыльца, исчез. Марен всегда оставляла ключи в замке зажигания, чтобы потом их не разыскивать, – удобство, стоившее ей трех украденных машин за последние два года. Чессер надеялся, что она не выбросила регистрационные документы на «астон». Он даже не помнил – а она подавно – номера машины.

Марен ничуть не расстроилась из-за пропажи. Чессер был голоден и решил, что позвонит в полицию после завтрака.

Они подошли к парадной двери. Заперто. В чем дело? Марен не запирала. Он тоже. Они заглянули в ближайшее окно.

Из комнаты на них смотрели два человека. Высокий и низенький.

Марен узнала их сразу, Чессеру на это понадобилось несколько секунд.

– Впустите нас, – потребовал Чессер.

Оба вздернули подбородки и помотали головами.

– Да откройте же, черт возьми! – не сдавался Чессер.

– Не имеете права, – отрезал низенький стряпчий.

– Здесь частное владение, – сообщил высокий.

– Они правы, – сказала Марен Чессеру, пока тот озирался вокруг, ища, чем бы разбить стекло.

– Быстро же эти сволочи обернулись, – зло откликнулся Чессер.

– Знаешь, если подумать, они были очень терпеливы, – решила Марен.

Чессер настолько овладел собой, что обратился к поверенным:

– Верните хотя бы нашу одежду.

– Здесь нет ничего вашего, – веско сказал коротышка.

Высокий подтвердил его слова высокомерным кивком. Это так подействовало на Чессера, что он решил: ворвись он теперь в дом, перво-наперво кинулся бы к пистолетам.

– Чтоб вас, стервятники французские! – заорал он.

– Уходите, – посоветовал низенький.

– Не то вызовем полицию, – пригрозил высокий.

– Поедем, – сказала Марен, беря Чессера под руку.

– На чем? Машину они конфисковали. Вдобавок, – вспомнил он, – у них остались наши паспорта.

Марен улыбнулась обоим поверенным.

– Нам нужны только паспорта, – сказала она по-французски.

Через несколько минут на втором этаже распахнулось окно. Оттуда вылетели паспорта.

Чессер представил себе, как в воздухе, заливаясь хохотом, приплясывает невидимый Жан-Марк.

Если у вас нет машины, то добраться от Гштада до Женевы можно только на автобусе. Нет, не на чистеньком, удобном, с мягко урчащим мотором, а на тряском, дымном чудовище, надрывно ревущем на горных дорогах.

На нем и поехали Марен с Чессером. И все три часа пути – семьдесят миль – их голодные желудки стонали и жаловались. К счастью, утром у Чессера в кармане было восемьдесят семь франков. Теперь это были все их наличные деньги. Когда он заплатил за билеты, осталось в пересчете что-то около трех долларов.

Чессер надеялся, что все будет хорошо, стоит только добраться до Женевы. По крайней мере, он снимет со счета пресловутые двести тысяч и на время справится с безденежьем. Половина суммы уйдет на оплату пакета, который обещал ему Коглин. На другую можно сносно прожить некоторое время – если они с Марен не просадят ее в один миг.

Приехав в Женеву, они сразу пошли в банк Чессера на Штемпенпаркштрассе, широкой улице, окаймлявшей озеро. Марен не захотела в банк.

– Я есть хочу, – сказала она.

– После банка устроим шикарный обед, – обещал он.

– Я хочу есть сейчас, – протянула она. Ее голова поникла, волосы упали на лицо, так что Чессер видел только нос и губы.

Он ощутил тяжесть новой ответственности. Отдал Марен все деньги и сказал:

– Сходи пока, перекуси немножко.

Она выпрямилась, просияла и заспешила прочь. Чессер смотрел ей в спину, пока она не скрылась за дверью ближайшей кондитерской. Тогда он вошел в банк.

Это был типичный швейцарский банк, занимающийся международными операциями. Типичный тем, что ничуть не походил на банк. Возле двери – да и вообще нигде – не было таблички с названием. Здесь могла размещаться любая контора. В вестибюле лежал красный ковер, стены темнели ореховыми панелями. Стол кассира располагался в недоступном посетителям месте, за барьером, рассекавшим зал на две части. Футах в десяти за ним в стене были две незаметные двери.

За регистрационным столом у входа сидел молодой человек. Он не спросил у Чессера имени: конфиденциальность и анонимность были здесь законом.

Чессер обратился к нему. Молодой человек снял трубку темно-коричневого телефона, единственного предмета на столе. Почти сразу из двери за барьером вышел лысоватый мужчина и предложил Чессеру свои услуги.

– Я хочу снять деньги со счета, – сказал Чессер. Мужчина протянул ему блокнот и серебряную ручку, предупредительно сняв колпачок.

Чессер написал номер счета и сумму, которую хочет снять. Здесь не принято произносить это вслух.

Служащий взял блокнот и исчез за дверью. В соседнем помещении он аккуратно проверил номер по списку секретных счетов. Увидел имя Чессера и немедленно позвонил во Францию, в Капферрат. Через несколько минут он вышел к Чессеру и сказал:

– Счета под таким номером у нас нет.

Чессер проверил цифры – счет написан правильно. Он помнил его не хуже собственного имени.

– Посмотрите еще раз. Думаю, произошло недоразумение.

– Вы, наверно, перепутали банк.

– Нет, не перепутал.

Чессер в этом не сомневался, хотя был здесь всего однажды, шесть лет назад, когда сделал первый вклад. Но с тех пор тут ничего не изменилось. Тот же стол, тот же барьер, те же ореховые панели – все то же самое.

– На этой улице очень много банков.

– Может быть, ваш бухгалтер ошибся? – предположил Чессер и тут же пожалел о сказанном. Швейцарцы терпеть не могут, когда их подозревают в недобросовестности.

– Я хочу видеть управляющего, – потребовал он.

– Я и есть управляющий, – сухо ответил мужчина. Он вырвал из блокнота листок с записью Чессера, скомкал его и выбросил в корзину. Через секунду он исчез за дверью.

Чессер бросился к столу.

– Скажите этому ублюдку, чтоб немедленно вернулся, Юнец замер, как деревянный истукан.

– Мои деньги в этом банке, и я хочу их забрать! – заорал Чессер.

Юнец сморгнул. Потом еще раз.

– Я прошу вас!

Все его слова разбились о стену холодного молчания.

Чессер бросил взгляд на двери. Ему захотелось перемахнуть через барьер, ворваться внутрь и выбить из плешивого свои деньги. Но благоразумие сказало ему, что прыжки через барьер обычно кончаются мягкой посадкой на скамью подсудимых.

Чессер вышел на улицу и глазами поискал Марен. Она сидела через дорогу, на скамейке, и глядела на озеро. Он подошел и сел рядом.

Она улыбнулась, он не ответил на ее улыбку. Она только что доела рогалик и сунула руку в сумку за новым. Откусила от него хрустящие рожки, а остальное протянула Чессеру. Марен всегда так делала. Однажды в Шантийи она купила сорок штук и методично обгрызла у них кончики. Чессер не взял протянутый рогалик, и она спросила:

– Что случилось?

– Ничего, – промямлил он.