ГЛАВА 24

Прошло уже больше недели, но ни Марен, ни Чессер не заикались об отъезде с Сент-Маргерит. Как это обычно случается, особенно с любовниками, они занялись преобразованиями.

Каждую ночь они стаскивали матрасы с кровати на пол и каждое утро тщательно заметали следы, водворяя матрасы на место.

Толстая хозяйка гостиницы оказалась женщиной примечательной. Энергия била в ней ключом, а расходовала она ее на то, чтобы доставить удовольствие Марен и Чессеру, чья любовь была для нее так очевидна. Во время войны она участвовала в Сопротивлении и теперь носила на груди замызганную ленточку ордена Почетного Легиона. Гостям она демонстрировала чудеса кулинарного искусства, даже собирала для них тимьян и розмарин. Ее сынишка по собственному желанию выжимал сок из свежей малины. Чессеру и Марен.

Другая гостья, Катрин, держалась особняком. Загорала на шезлонге и подолгу гуляла в одиночестве. Только однажды она поужинала в компании Чессера и Марен, причем разговор вела по большой части о модах. Ела она с серьезной сосредоточенностью, типичной для ее национальности. Часто занимала единственный в гостинице телефон, расположенный в маленьком закутке между кухней и баром. Чессеру казалось, что она просит у кого-то прошения.

Каждое утро Марен и Чессер просыпались на том же самом острове – и каждое утро открывали его заново. Нарядные лимонные деревца, увешанные яркими плодами; огромная старая смоковница в гостиничном дворе, с приставленной к стволу лестницей, чтобы удобнее было собирать спелый, готовый упасть инжир. Вдоль дорожек пестрели неприхотливые герани, а вся южная часть острова топорщилась густым ельником. Землю между стволами могучих деревьев покрывал толстый ковер душистой хвои, тут и там валялись крупные бурые шишки.

Однажды рано утром Марен и Чессер стояли на балконе и смотрели, как несколько островитян с лодок ощупывают баграми каменистые отмели. Оказалось, что они охотятся на осьминогов. На ловлю осьминогов всегда выходят с рассветом, когда море спокойно и хорошо видно дно. Узнав об этом, Марен с Чессером стали смотреть с удвоенным интересом, надеясь, что ловцам повезет, и приходили в восторг всякий раз, когда надежда оправдывалась.

Никогда прежде они так не наслаждались морем: ни в Бьяррице, ни в Портофино, ни на Коста-дель-Соль. Там, на курортах, оно служило как бы оправданием всего остального, лишь главным элементом обстановки. А на Сент-Маргерит море вдруг стало для Чессера и Марен обителью анемон и морских ежей, выброшенных на берег обрывков странных пузырчатых водорослей и белого от воды плавника. Даже обыкновенная галька требовала к себе повышенного внимания: каждый камешек надо было подобрать и хорошенько рассмотреть.

Как-то днем они отправились в крепость. Поднявшись по длинной крутой лестнице с истертыми ступенями к неприступным старым стенам, они вошли внутрь – и тут же из ворот на них с лаем кинулась тощая псина, вслед за которой выскочила и хозяйка: высушенная как мумия, низкорослая смотрительница. Визгливым голосом она прочла им нотацию и бесцеремонно ткнула пальцем в табличку, извещающую, что место-де историческое и осматривать его дозволено только в урочные часы. Но стоило положить в костлявую руку смотрительницы двадцатифранковую купюру, как тощая псина сменила гнев на милость, словно только этого и добивалась. Не поблагодарив ни словом ни взглядом, хозяйка и собака исчезли в неизвестном направлении. Марен и Чессер остались одни.

Укрепления и внутренние дворы были восхитительно неухоженными. То ли у правительства не хватало средств на реставрацию, то ли эти средства осели в чьих-то цепких руках, но крепостные сооружения понемногу ветшали и превращались в живописные руины. Все заросло высокой, выцветшей на солнце травой, в которой темной зеленью выделялись пышные кусты чертополоха. Толстые плети куманики лезли вверх, сплетались между собой и уже заполонили все кругом. На каждом шагу попадались ежевичники. В нагретом воздухе среди деловито жужжащих пчел и мушек кружились невесомые золотистые пушинки бодяка. В этой заброшенности таилось куда больше очарования, нежели в добропорядочной прилизанности, какую встретили бы здесь Чессер и Марен, будь крепость отреставрирована.

Такие прогулки располагали к умиротворенности, вот почему Марен и Чессер обрадовались, когда наутро четвертого дня заметили, что «Шангри-Ла» и остальные корабли Шестого флота покинули бухту. Марен хвастала, что это она заставляла их исчезнуть, попросту прогнала этих мрачных серых вояк. Как? Послала им мысленно приказ.

В тот же день Чессер и Марен пошли гулять на мыс. Неподалеку от берега сохранились укрепления нацистов, которые они уже успели обследовать: закрытый бетонный бункер, выступающий над землей, – несомненно, бывшая огневая точка береговой артиллерии и рядом с ним длинный, прямоугольный подземный бункер – казарма для немецких солдат. В послевоенные годы, как установили Марен и Чессер, оба бункера превратились в места любовных свиданий.

В сотне футов от бункеров на берегу моря стояла необычной формы скала: она напоминала поставленную косо, на ребро, стопку гранитных плит. Словно какой-то гигант, соскальзывая в море, цеплялся из последних сил за берег и оставил на камне борозды от могучих пальцев. Скала была гладкая и теплая, так что Марен и Чессер захаживали сюда позагорать.

Они подолгу лежали здесь, глядя на Средиземное море.

– Какой сегодня день? – спросила Марен.

– Какое-то июля. Точно не знаю.

– Да нет, вторник, среда – или что? Чессер наугад назвал пятницу.

– А что? – спохватился он. Ему пришло в голову, что Марен заскучала.

– Ничего, – ответила она и сладко потянулась. – Незнание простительно, к тому же оно мне нравится. Правда, здорово?

Они долго лежали молча, рука в руке. Чессер повернул голову и залюбовался глазами Марен. Она смотрела в небо и внутрь себя. Чессер спросил, о чем она думает.

– О времени, – ответила Марен. – И знаешь, до чего я додумалась?

Ему и правда хотелось знать; его завораживал самый звук ее голоса, которому вторил шум прибоя. Она сказала:

– Я думаю, это из-за любви мы не бессмертны, а умираем и рождаемся вновь.

– Да?

– Да, потому что любовь делает время бесценным. Мы сомневаемся, смертны мы или нет – и это важно. Если б мы точно знали, что будем жить вечно, время потеряло бы смысл и любовники не могли бы дать друг другу ничего стоящего.

Идея вечной жизни – такой, как сейчас, с Марен – пришлась Чессеру очень по душе. Жаль, что у них нет никаких гарантий.

– Временем мы платим за любовь, – Продолжала она. Каждая жизнь – это деньги, которые можно потратить на любовь.

– Я уже чувствую себя богачом, – сказал он. – Несмотря на недавнюю потерю.

– Давай договоримся, – горячо предложила она, – прямо сейчас, здесь?

– Давай.

– В следующей жизни ты будешь мной, а я – тобой.

– Может, так уже было, – заметил он. – Вдруг мы и в прошлый раз об этом договаривались?

Она с минуту подумала.

– Вполне возможно, – пробормотала она и обернулась к нему.

– Но мы все равно договоримся, – сказал он. – На всякий случай.

– Хочу, чтобы ты чувствовал то же, что я теперь. Обещаешь?

– Обещаю, – поклялся Чессер. Он раздумывал над ее философией.

– Поэтому ты ничего и не боишься? – спросил он, уверенный, что так оно и есть.

– А чего мне бояться?

– Смерти.

– А ты не думал, что люди, быть может, больше смерти боятся рождения?

– Быть может, – признал Чессер.

Солнце сползало к черте, постепенно обретая четкий контур. Перед закатом оно стало похоже на выбитую в небе круглую дырочку. Чессер и Марен смотрели на него не щурясь. Море зашумело чуть посильнее, но это просто ветер убаюкивал его на ночь. Марен была одета только в легкое шелковое платье без рукавов, розовое с белым рисунком. Сквозь ткань Чессеру были видны твердые соски. Он подумал, что она, наверно, замерзла.

– Пойдем домой? – спросил он.