Один из старейших казачьих хоров — Кубанский — был создан в 1811 году. И тридцать лет им руководит Виктор Захарченко. Случалось за это время всякое. Был хор и в фаворе, и в полном небрежении — в зависимости от того, какова была власть. Неизменным оставались глубинный патриотизм хора и его высокое мастерство, чему порукой были сыновья любовь к Родине и жесткая бескомпромиссная требовательность к мастерству исполнения любой песни художественного руководителя. Еще 10 лет тому назад, во времена Ельцина, когда слово "патриотизм" вдруг стало бранным, говорить что-либо в массмедиа о Кубанском хоре было нельзя. Зато публика, разведав о его гастролях, устраивала настоящую осаду концертных площадок, на которых он выступал. Нынче хор — вновь официально признан и обласкан. Он — нередкий гость встреч на высоком уровне. Однако это — любовь по обязанности. Сегодня — да, завтра — Бог весть. В таких условиях человеческая порядочность Виктора Захарченко и его одержимость, фанатичная преданность хоровой культуре — лучшие гаранты того, что хор и впредь не утратит своего лица.

В юбилейном концерте Кубанского казачьего хора, длившемся без перерыва более трех часов(!), львиную долю времени заняли песни на музыку самого Захарченко. Это и понятно. Художественный руководитель в свой юбилей хотел отчитаться за все виды работы с хором, в том числе и за свое сочинительство. Однако самый большой резонанс выпало на долю казачьей народной песни "Сине море, ой, глубоко" с ее западающей в душу мелодией и словами: "Ой, бушует сине море #92; Не видать у моря дна #92; Видно, нету больше горя #92; Чем чужая сторона". Как чутка и умна наша публика, выделившая этот шедевр народного творчества! Как потеплело на сердце от благородства руководителя хора, который, искренне одобрив такую реакцию слушателей, бисировал концовку этой чудной песни! И тут же закономерно в памяти всплыли слова одного из самых благородных и рыцарствующих наших поэтов, Николая Гумилева: "…От всякого отношения к чему-либо, к людям ли, к вещам или к мыслям, мы требуем прежде всего, чтобы оно было целомудренным. Под этим я подразумеваю право каждого явления быть самоценным, не нуждаться в оправдании своего бытия, и другое право, более высокое, — служить другим". С этой точки зрения творчество Виктора Захарченко и возглавляемого им Кубанского казачьего хора может быть оценено этим прекрасным словом. Они — целомудренны.

С радостью отмечаю, что нынче Кубанский казачий хор с его Детской школой народного творчества имени Виктора Захарченко с шестьюстами обучающихся там детей имеет в лице губернатора края Александра Ткачева заинтересованного покровителя. На юбилейный концерт наряду с 6-ю автобусами, привезшими в Москву артистов хора, прибыли 2 автобуса с детьми Школы, которые с радостью поучаствовали в грандиозном этом действе. Так что Кубанский казачий хор растит себе достойную смену.

Все сотрудники газеты "Завтра" еще раз от души поздравляют Виктора Гавриловича Захарченко с его 70-летним юбилеем. И вместе с пожеланием крепкого здоровья и долгих лет плодотворной жизни следом за казаками из Московского землячества кубанских казаков кричат ему: "Любо!"

Олег Кильдюшов АПОСТРОФ

Карл Шмитт. Теория партизана / Пер. с нем. Ю.Ю. Коринца. — М.: Праксис, 2007, 301 с. (Серия — "Новая наука политики").

Одним из симптомов изменений, наблюдаемых в последние годы в российском дискурсивном пространстве, стало "внезапное" появление (ренессанс), реабилитация имен, маркирующих определенные интеллектуальные традиции прошлого. Классический пример — Мартин Хайдеггер, ставший в начале 90-х для интеллектуальной публики — наряду с французскими "постмодернистами" и русскими "возвращенными именами" — просто культовой фигурой, наделенной к тому же непререкаемым авторитетом. Сегодня, в начале XXI века, одним из "новообретённых классиков" современной России — довольно неожиданно, на первый взгляд, — стал немецкий правовед и историк Карл Шмитт, пик интеллектуального влияния которого пришелся на 20-30-е годы прошлого века.

Приведу лишь пару свидетельств возросшего осознания "рождения" на наших глазах новой путеводной звезды для отечественных интеллектуалов. Например, вот как оценивал приключения Шмитта в России наш главный шмиттовед А.Филиппов: "Шмитт манит запретами, он соблазняет. И не назовет нам пароли, явки и адреса, потому что сам их не знает… Но, кажется, время уже пришло — не в первый раз мы пытаемся дать ему слово и сказать о нём. Уже не редкость услышать у нас его имя, уже зашелестело вокруг — а и десятка лет не прошло со времени первого перевода — "друг-враг", уже сделали из него геополитика. Чего только нам не придется еще услышать о нем, каких историй мы наслушаемся, каких переводов начитаемся…" Т.е. говоря о том, что "время пришло", исследователь одновременно отдает себе отчет в том, что "мы вновь даём ему слово, не предугадывая, как оно отзовётся". В качестве еще одного примера признания роли в российском интеллектуальном процессе трудов К.Шмитта, еще недавно считавшегося "откровенным фашистом", можно привести слова философа В.Куренного, который, указывая на необходимость выбора адекватного языка для описания сущности путинской России, "с помощью которого могут быть сформулированы аналитические выводы о сути данного политического момента", прямо называет Шмитта в качестве ключевой фигуры. По его мнению, данный немецкий мыслитель задает ту интеллектуальную перспективу, которая "позволяет продуктивно (аналитически, а не идеологически) фиксировать некоторые особенности современной российской политической ситуации". Причем Куренной подчеркивает, что "в этом не следует видеть влияние запоздавшей российской моды на Шмитта, хотя она, — как он вполне справедливо указывает, — конечно, сама по себе тоже не случайна". Здесь он ссылается на мнение итальянского философа Дж.Агамбена, что "именно Шмитт верно уловил одну из основных особенностей политической эпохи, наступившей после Первой мировой войны и продолжающейся до настоящего времени". Своеобразным апофеозом интереса к фигуре Карла Шмитта стало прямое или косвенное цитирование его трудов персонажами, напрямую ассоциируемыми с нынешней властью — В.Сурковым, Г.Павловским и другими.

Многие участники дискурсивного процесса принимают новый статус Шмитта как нового классика априори и особо не утруждают себя вопросами о том, что, собственно, квалифицирует этого выдающегося мыслителя в качестве "теоретика эпохи Путина". Хотя само по себе цитирование ряда его работ 20-30-х годов, уже известных российскому читателю, еще мало что говорит о российской ситуации последних лет, в рамках которой стал возможен феномен "Шмиттовского ренессанса". Возможно, что именно работы данного периода — уже в силу своей политико-исторической локализации (время краха Веймарской демократии и установления нацистской диктатуры) — должны помочь нам в разгадке "тайны" Карла Шмитта, т.е. в понимании источника возрастающей познавательной и объяснительной ценности его трудов для анализа современного России. Ведь в некотором смысле наше положение напоминает Веймарскую Германию после поражения в Первой мировой войне и экономического краха, когда возник феномен "республики без республиканцев": институты и дискурсы, заимствованные немцами из прошлого западных победителей, не помогли им в решении проблем их тогдашнего настоящего — как и русским в 90-е…

"Теория партизана" связана прежде всего с экзистенциальным и интеллектуальным опытом Веймарской Германии, которой в ситуации общенациональной катастрофы также пришлось искать свой выход из ловушки "догоняющей модернизации". Без этого невозможно понимание данной книги, которая хотя и была написана в 60-е годы, но является прямым продолжением мыслительного труда Шмитта в межвоенный период: даже её подзаголовок "Промежуточное замечание по поводу понятия политического" отсылает к работе "Понятие политического", самому известному его сочинению того времени. В этом смысле в "Теории партизана" Карл Шмитт, пытавшийся следовать завету "мыслить до конца", лишь продолжает свою интеллектуальную миссию обнаружения адекватных понятий для понимания новых исторических феноменов.