— Сударыня, — воскликнул он, — не осуждайте меня не выслушав. Я, действительно, приказал арестовать коннетабля: но подумайте о том, что ведь это был единственный оставшийся мне способ оправдаться перед вами. Вините же в этой уловке только самое себя. Почему отказались вы сегодня утрой внять моим словам? Увы, завтра ваш супруг будет на свободе, и я не смогу уже с вами говорить! Выслушайте же меня в последний раз. Если разлука с вами делает меня навеки несчастным, то оставьте мне, по крайней мере, утешение сказать вам, что не в наказание за измену стряслось надо мной это несчастье. Правда, я подтвердил Констанце свое согласие на брак, но лишь потому, что не мог поступить иначе при обстоятельствах, созданных вашим отцом. Необходимо было и в ваших и в моих интересах обмануть принцессу, дабы обеспечить вам корону и брак с вашим возлюбленным. Я надеялся этого достигнуть и уже принял меры, чтоб нарушить свое обещание; но вы расстроили мой замысел и, легкомысленно отдав свою руку другому, уготовили вечные муки двум сердцам, которых совершенная любовь могла сделать счастливыми.

Он закончил свою речь со столь явными признаками искреннего отчаяния, что Бианка была тронута. Она уже больше не сомневалась в его невинности. Сперва это обрадовало ее, но затем сознание ее несчастья стало еще острее.

— Ах, государь, — сказала она королю, — после того как судьба так распорядилась нами, вы причиняете мне новую муку, доказав чистоту своих намерений. О несчастная, что я натворила! Обида увлекла меня: я сочла себя покинутой и в досаде приняла предложение коннетабля, которое передал мне отец. Вина за этот грех и за наши несчастья падает на меня. Увы, негодуя на вашу измену, я, по своей доверчивости, сама разорвала узы, которые клялась вечно уважать. Отомстите же и вы, государь: возненавидьте неблагодарную Бианку… забудьте…

— Ах, сударыня, разве я в силах сделать это? — прервал ее Энрико. — Как вырвать из сердца страсть, которую даже ваша несправедливость не смогла погасить?

— Тем не менее, государь, вам придется себя пересилить, — сказала со вздохом дочь Сиффреди.

— А способны ли вы сами на это? — возразил король.

— Не знаю, удастся ли мне, — продолжала она, — но, во всяком случае, я сделаю все, чтоб этого добиться.

— О жестокая! — воскликнул король, — вы быстро забудете Энрико, раз вы способны питать такие намерения.

— А как же вы думаете? — сказала Бианка твердым голосом. — Неужели вы полагаете, что я и дальше позволю вам выказывать мне знаки привязанности! Нет, государь, оставьте эту надежду. Если я и не рождена для того, чтоб стать королевой, то во всяком случае, небо создало меня и не такой, чтоб внимать недозволенной любви. Супруг мой так же, как и вы, государь, принадлежит к благородному Анжуйскому дому; и если б даже то, чем я ему обязана, не служило непреодолимой преградой для ваших ухаживаний, то честь моя все равно бы их не допустила. Умоляю вас удалиться: мы не должны больше видеться.

— Какая жестокость! — воскликнул король. — Ах, Бианка, возможно ли, чтоб вы обращались со мной с такою суровостью? Неужели не довольно тех мук, что я испытываю, видя вас в объятиях коннетабля, и нужно отнять у меня еще последнее утешение: возможность вас лицезреть?

— Вам лучше удалиться, — отвечала дочь Сиффреди, роняя слезы. — Тягостно глядеть на предмет, прежде нежно любимый, когда потеряна надежда им обладать. Прощайте, государь, забудьте меня: вы должны пересилить себя ради своей чести и моего доброго имени. Я прошу вас об этом также ради моего спокойствия; хотя сердечные волнения не в силах поколебать моей добродетели, однако воспоминание о вашей любви заставляет меня выдерживать лютую борьбу, стоящую мне слишком больших усилий.

Она произнесла эти слова с таким пылким жестом, что нечаянно опрокинула подсвечник, стоявший на столе позади нее. Свеча при падении потухла. Бианка подняла ее и, отперев дверь в прихожую, пошла за огнем в боковушку Низы, которая еще не спала. Затем она возвратилась с зажженной свечой.

Энрико поджидал ее и, как только она появилась, принялся снова настаивать на том, чтоб она не отвергала его любви. Услыхав голос короля, коннетабль со шпагой в руке внезапно вошел в комнату, почти одновременно со своей супругой, и, наступая на Энрико с бешенством, разжигаемым обидой, крикнул противнику:

— Довольно, тиран! Не думай, что я настолько труслив, чтоб стерпеть оскорбление, которое ты наносишь моей чести!

— Ах, предатель! — отвечал ему король, приготовившись к защите, — не воображай, что сможешь безнаказанно выполнить свое намерение!

После этих слов между ними завязался бой, слишком рьяный, чтоб продолжаться долго. Коннетабль не берег себя: он опасался, как бы Сиффреди и слуги не прибежали слишком скоро на крики Бианки и не воспротивились его мести. Ярость помутила его рассудок. Он так неудачно наступал, что сам наткнулся на шпагу противника, которая вошла ему в тело по рукоять. Коннетабль упал, и король отступил.

Огорченная печальной участью супруга, Бианка преодолела свою сердечную неприязнь и опустилась наземь, чтоб оказать ему помощь. Но несчастный муж был слишком предубежден против нее, чтоб смягчиться от этих доказательств скорби и сострадания. Даже смерть, приближение коей он чувствовал, не заглушила его ревности. В свои последние минуты он думал только о счастье соперника, и эта мысль казалась ему столь ужасной, что, собрав оставшиеся силы, он поднял шпагу, которую все еще держал в руке, и погрузил ее в грудь Бианки.

— Умри! — сказал он, пронзая ее, — умри, коварная супруга, раз даже узы Гименея не помешали тебе нарушить верность, в которой ты поклялась мне перед алтарем! А ты, Энрико, — продолжал он, — не радуйся своей участи! Ты не воспользуешься моим несчастьем, и я умираю довольный.

При этих словах он испустил дух, и хотя тень смерти уже прикрыла ему лицо, однако было в нем нечто гордое и страшное. Лик Бианки являл совсем другое зрелище. Нанесенная ей рана была смертельна. Бианка упала на тело умирающего супруга, и кровь невинной жертвы смешалась с кровью убийцы, который так внезапно выполнил свое бесчеловечное намерение, что король не успел его остановить.