В этом месте я не мог удержаться от смеха. Лаура спросила, почему я смеюсь.

— Неужели вы не угадываете? — сказал я. — Ведь у вас нет ни брата, ни сестры, — значит, вы не можете быть теткой Лукресии. Кроме того, мысленно вычислив время, протекшее со дня нашей разлуки, и сличив его с возрастом вашей племянницы, я прихожу к заключению, что вы обе легко могли бы оказаться еще более близкими родственницами.

— Я вас поняла, сеньор Жиль Блас, — ответила вдова дона Антонио, слегка краснея. — Какая у вас память на годы! Вас ничем не проведешь. Ну, да, друг мой, Лукресия — дочь маркиза де Мариальва и моя: она — плод нашего союза; я не могу дольше скрывать этого от тебя.

— Подумаешь, как трудно вам открыть этот секрет, принцесса, — сказал я, — после того как вы поведали мне свои похождения с экономом саморского приюта! К тому же могу вам сказать, что Лукресия — особа с необычайными талантами и что зрители не могут быть достаточно признательны вам за этот дар. Можно было бы только пожелать, чтобы ни одна из ваших товарок по ремеслу не дарила публике худших подарков.

Если какой-нибудь коварный читатель, вспомнив о тех интимных разговорах, которые происходили у меня с Лаурой в Гренаде в бытность мою секретарем маркиза де Мариальва, вздумает заподозрить, будто я могу оспаривать у вышеозначенного вельможи честь родства с Лукресией, то я, к стыду своему, готов признаться, что эти подозрения неосновательны.

Я, в свою очередь, дал Лауре отчет о главнейших своих приключениях и нынешнем положении дел. Она выслушала мой рассказ с величайшим вниманием, убедившим меня в том, что я ей не безразличен.

— Друг Сантильяна, — сказала она, когда я кончил, — вы, как я вижу, играете весьма приятную роль на сцене жизни; вы не поверите, до какой степени я этому рада. Когда я повезу Лукресию в Мадрид, чтобы устроить ее в труппу Принцева театра, то льщу себя надеждой, что она найдет влиятельного покровителя в лице сеньора де Сантильяна.

— Не извольте сомневаться, — отвечал я. — Можете на меня рассчитывать; я помещу вас и вашу дочь в эту труппу, когда вам будет угодно. Я могу вам это обещать, не преувеличивая своего влияния.

— Я бы поймала вас на слове, — подхватила Лаура, — и завтра же уехала бы в Мадрид, если бы не была связана контрактом со своей труппой.

— Королевский приказ может порвать ваши узы, — возразил я. — Это дело я беру на себя. Вы получите приказ меньше чем через неделю. Я доставлю себе удовольствие похитить Лукресию у толедцев. Такая прелестная актриса создана только для придворных. Она принадлежит нам по праву.

Лукресия вошла в комнату, когда я заканчивал эту речь. Мне показалось, что я увидал богиню Гебу: так была она мила и изящна. Она только что встала, и естественная красота ее, сияя без помощи искусственных средств, являла взорам очаровательное зрелище.

— Подойдите, племянница, — сказала ей мать, — подойдите и поблагодарите этого сеньора за его доброжелательство по отношению к нам. Это один из моих старых друзей, который пользуется большим влиянием при дворе и берется перевести нас обеих в Принцев театр.

Эти слова, видимо, доставили девочке удовольствие, потому что она сделала мне глубокий реверанс и сказала с обворожительной улыбкой:

— Я приношу вам нижайшую благодарность за ваше любезное намерение. Но, желая похитить у меня зрителей, относящихся ко мне с любовью, уверены ли вы, что я понравлюсь мадридской публике? Я, может быть, проиграю при обмене. Помнится, я слышала от тетушки, будто ей случалось видеть актеров, блиставших в одном городе и вызывавших возмущение в другом. Это меня пугает. Страшитесь же подвергнуть меня презрению двора, а себя его упрекам.

— Прелестная Лукресия, — отвечал я, — ни вам, ни мне незачем этого бояться. Я скорее опасаюсь, что, зажигая все сердца, вы вызовете раздор среди наших грандов.

— Опасения моей племянницы, — промолвила Лаура, — более обоснованы, чем ваши; но я надеюсь, что и те, и другие окажутся напрасными: если Лукресия и не прогремит своими прелестями, зато она не такая уж плохая актриса, чтобы заслужить презрение.

Мы еще некоторое время продолжали этот разговор, и по той лепте, которую внесла в него Лукресия, я смог заключить, что это девушка выдающегося ума. Засим я распрощался с обеими дамами, заверив их, что они незамедлительно получат приказание отправиться в Мадрид.

П о возвращении в Мадрид я застал графа-герцога в нетерпеливом ожидании известий относительно успеха моей поездки.

— Жиль Блас, — сказал он мне, — видел ли ты эту актрису? Стоит ли она того, чтобы выписать ее ко двору?

— Ваша светлость, — отвечал я ему, — молва, которая обычно больше, чем нужно, хвалит красивых женщин, еще недостаточно хорошо отзывается о юной Лукресии: это существо изумительное как по красоте своей, так и по талантам.

— Возможно ли, — воскликнул министр с чувством внутреннего удовлетворения, которое я прочел в его глазах и которое внушило мне мысль, что он послал меня в Толедо в своих собственных интересах, — возможно ли, чтобы она была так прелестна, как ты говоришь?

— Увидев Лукресию, — отвечал я, — вы согласитесь, что расхваливать ее можно, только преуменьшая ее прелести.

— Сантильяна, — сказал министр, — расскажи мне подробнее о твоем путешествии; мне будет очень приятно о нем услышать.

Желая удовлетворить своего начальника, я принялся за рассказ и изложил ему все, вплоть до истории Лауры. Я сообщил, что эта актриса родила Лукресию от маркиза де Мариальва, португальского вельможи, который, проездом остановившись в Гренаде, влюбился в Лауру. Когда я, наконец, подробно описал ему все, что произошло между актрисами и мною, он сказал мне:

— Я чрезвычайно рад тому, что Лукресия — дочь дворянина; это еще повышает мой интерес к ней. Необходимо привлечь ее сюда. Но продолжай, как начал, — добавил он, — не вмешивай меня в это дело; пусть все исходит от Жиль Бласа де Сантильяны.