Николай перебил ее:

— Но если Максимилиан обладал мыслью, то это значит, что она уже витала в мире?

— Нет. Истинная мысль возвещает о своем приходе задолго до того, как она является в мир. И лишь немногие обретают способность видеть эту мысль раньше других людей. В Берлине, в салоне Маркуса Герца, Максимилиан слышал разговоры на эту тему. Но те, кто говорил об этом, вообще не понимали, о чем они вели речь. Они были как дети, играющие со смертоносным оружием. Они высказывали пустые мысли, то, что мы называем мнениями. Пустые мысли высасывают соки из действительности, делают ее бедной, старой и серой. Но мнения не уничтожают ее без остатка. Есть множество мыслей, которые иссушают действительность. Они заставляют мир омрачаться, но суть его остается неприкосновенной, так же как обедневший человек тем не менее остается человеком. Истинная мысль, напротив, создает новую действительность. Есть только то, что было До, и то, что будет После. Нет никакого Между. И прежде всего нет пути назад. Именно поэтому столь опасны истинные мысли. Они созидают либо близость к Богу, либо бесконечное удаление от него. И они одним ударом уничтожают действительность, каковая некогда была их родным домом.

— Как мельчайшие зверьки миазмы, — сказал Николай.

— Да, — ответила она. — Как твои миазмы, о которых ты думаешь, что сможешь укротить и обуздать их. Но ты никогда не сможешь обуздать истинную мысль. Она меняет самую твою суть. Навсегда. Она может преобразить и даже убить тебя, и ты даже не заметишь этого. Именно поэтому очень важно идти по пути Молиноса. Прежде всего ты не смеешь отпускать на волю мысль до тех пор, пока не пройдешь ее насквозь. Но Максимилиан не знал об этом. Этому он не научился. Он обладал даром распознавать опасные мысли, но не умел обращаться с ними. И вот тут он сделал страшную ошибку. Он попытался противостоять этой мысли. Он постарался преодолеть ее силой разума. С равным успехом можно было пытаться залить огонь маслом. В этом заключается самая большая ошибка вольных каменщиков и розенкрейцеров. Они молятся разуму. Они стали жертвой такого же заблуждения, как и лихтбрингеры. Они полагают и верят, что разум разумен. Максимилиан заболел. И не только он. Заболел и старый граф. И также наши друзья, которых Зеллинг совратил делать одно дело с Альдорфом. Все они заболели.

Она замолчала. Николай смотрел на нее сверху вниз. Откуда, из какого мира явилась сюда эта девушка? Она снова заговорила, на этот раз еще решительнее и напористее. Слова быстро полились из ее уст.

— Сила болезни ужаснула нас. Когда мы услышали, как плохо им стало, мы предложили свою помощь. Я много раз приезжала в Альдорф. Но всякий раз меня выпроваживали оттуда. Я пыталась донести до него суть учения о тройном молчании, показать ему свет милости, указать ему единственный путь укротить мысль. Но он был уже полностью сломлен болезнью. Альдорф утверждал, что никто не смеет прикасаться к этой мысли. Только те, в ком она уже есть, будут нести заботу, которую он уничтожит. Эта мысль настолько ужасна, что никто, никто не смеет знать даже о ее существовании. Они сами должны будут ее остановить и пожертвовать собой ради того, чтобы эта мысль не явилась в мир.

— Именно из-за этого дело дошло до столкновения между Филиппом и Максимилианом в Лейпциге?

Она кивнула.

— Мы все хотели помочь. Никто не верил в то, что может существовать мысль, с которой мы не смогли бы справиться с помощью молчания и молитвы. Но Альдорф начал угрожать нам. Тот, кто попытается приблизиться к ним или попытается остановить их, будет предан смерти. Они поклялись защищать свою тайну ценой своей жизни. Они собирались каждый месяц и обдумывали какой-то план, как устранить проблему. Так это началось.

— Но… сколько же их было? — спросил Николай. — Сколько помощников мог получить в свое распоряжение Альдорф? Один из них застрелился у нас на глазах. Сколько же их еще осталось?

— Зеллинг тогда сумел совратить троих из нас. Но сколько рекрутов у него было помимо того, я не знаю.

— И что он задумал?

— Это мне неизвестно. Я знаю только один способ устранять из мира опасные мысли: молчание и молитву. Но Альдорф начал поджигать кареты. И, очевидно, он хочет чего-то большего…

Она умолкла. Но Николай и сам знал, как закончить повисшую в воздухе фразу.

— Он хочет уничтожить творца мысли.

Магдалена посмотрела на него долгим взглядом.

— Ни убийство, ни война, ни целая армия не смогут остановить или задержать мысль, если пришло ее время явиться в мир. Только душа каждого из нас способна на это. Только молитва, только молчание. Только вера.

Николай вдруг мысленно перенесся в то далекое декабрьское утро, когда он вошел на кладбище замка Альдорф. Он снова увидел обоих ангелов, охранявших вход в сад, обоих херувимов: «Храни меня небо от того, чтобы мое сердце поверило в то, что видят мои глаза». Только теперь понял он, что означали эти слова. Но… сам Альдорф, очевидно, понимал их по-иному.

— Но что это может быть за мысль? — спросил он затем. Магдалена посмотрела на него, но ничего не ответила.

— Мы должны их остановить, — сказал он. Магдалена продолжала хранить молчание.

16

Из опасения, что Зеллинг увидит и узнает его, Николай не рискнул посетить еще одну лекцию профессора Канта. Вместо этого они с Магдаленой ждали в некотором отдалении от здания. Около девяти часов площадь заполнилась выходившими из зала слушателями. Магдалена непроизвольно наклонилась, увидев выходящих из подъезда Зеллинга и двух его подручных. Николай молча посмотрел на нее, и она коротко кивнула.

— Высокого зовут Винтер, а того, который пониже, — Ихтерсхаузен.

Потом все было так же, как и накануне. Троица пошла к Рыночной площади, там они о чем-то поговорили, а потом Зеллинг направился к книжной лавке у Деревянных ворот, а двое его спутников пошли в другую сторону.

На этот раз они пошли за этими двумя. Винтер и Ихтерсхаузен пересекли Кнейпгоф, потом Альтштадт и двинулись к Замковым прудам. Не доходя до них, они свернули налево.

— Ты не догадываешься, куда они идут? — спросил Николай.

Магдалена отрицательно покачала головой.

— Ты что, не помнишь эту дорогу? Это тот же путь, который мы проделали два дня назад, только в обратном направлении. Это дорога к почтовой станции.

Через несколько минут они действительно оказались на маленькой площади, на которую приехали два дня назад. Винтер и Ихтерсхаузен скрылись в здании станции. Николай и Магдалена в нерешительности принялись ждать. Но ни тот, ни другой не показывались.

— Они не должны тебя видеть, — сказал Николай. — Я пойду один и посмотрю, что они делают. Ты будешь меня ждать?

— Нет, я вернусь в гостиницу.

— В гостиницу? Зачем?

— Мне надо кое-что обдумать.

Николай не нашелся, что на это возразить. Она повернулась и зашагала прочь. Он же несколько секунд последил за ней, а потом подошел к станции и вошел внутрь. Оба человека удобно устроились у стойки кабачка. Перед ними стояли две кружки пива. Долговязый Винтер читал газету. Ихтерсхаузен оглядывал помещение, взгляд его равнодушно скользнул по фигуре Николая, когда тот проходил мимо.

Врач сел на скамью в зале ожидания, взял в руки один из разложенных здесь планов маршрутов и сделал вид, что начал его внимательно изучать. Что эти двое здесь делают? Хотят ли они уехать? Вообще на это было не похоже. Николай искоса посмотрел на Ихтерсхаузена. Сначала ему показалось, что этот человек глазеет на проходящих только скуки ради, но постепенно до Николая дошло, что он встал на этом месте отнюдь не случайно. Ихтерсхаузен не спускал глаз с кассового окна. Через некоторое время мужчины поменялись ролями. Ихтерсхаузен стал читать газету, а Винтер сменил его на вахте. Николай незаметно сменил место в зале ожидания и сел так, чтобы его не было видно с того места, где находились спутники Зеллинга, и тоже стал наблюдать за окошком. Это было помещение, где взвешивали багаж пассажиров. Служащий задавал вопросы, иногда открывал сумки и рылся в них. Потом снова закрывал и ставил таможенную печать. Другой служащий был занят тем, что брал письма и пакеты, сортировал их по месту назначения и складывал в заранее приготовленные обернутые клеенкой деревянные ящики. Николай снова сменил место, чтобы опять видеть обоих мужчин у стойки. Ихтерсхаузен все еще читал газету. Винтер незаметно следил за тем, как служащий почты сортирует письма и пакеты.