Ну коль скоро мы условились быть краткими и лаконичными, то кратчайший смысл дела заключается в следующем: изъять вещественную улику с места преступления следователь изъял и даже препроводил ее (кисть руки) в лабораторию, но вот ответа все еще никак не дождется. И если б он был несколько в ладах с интеллектом, то уже бы усек, что заключения экспертизы добивается совершенно напрасно. Да и чего от лаборатории ждать хорошего, когда вы, мои трезвомыслящие, давно уж не хуже иных осознали, что в ней засели захудалые разумники-крысы, а не боги, то и дело оборачивающие тайное в явное. Однако же основная причина задержки с ответом, если уж быть абсолютно правдивыми, заключается в нашем собственном, а не в чьем ином легкомыслии. Разве не мы укрыли флером таинственности, как бы туманностью сновидения и не убрали из текста распростершегося ниц в коридоре цирка уборщика? Так что приходится ли удивляться, что лабораторные крысы озадачились и угодили в тупик. Все, что вменяется им в служебные их обязанности, они выполнили безукоризненно – освидетельствовали кисть со всех возможных сторон, провели все без изъятия необходимые меры: и мазок взяли, и сняли отпечатки всех пяти пальцев, и произвели общий анализ крови, и раз сто подряд все сопоставили – однако же толку ни малейшего не добились. В картотеке не обнаружилось ничего хоть сколько-нибудь им полезного, никаких сведений или данных, кои бы указывали на ее, кисти, владельца. Говорят, будто бы крысам Моссада или КГБ довольно и волосинки, чтоб установить цвет подштанников не только их владельца, но даже и его отца, деда и прадеда. В наших же, мои правдолюбцы, богоспасаемых лабораториях все еще бродит призрак «совета лазутчиков», а крысы в них до того издержались, что гоняют в кармане вошь на аркане. Так что новейшие и соответственно нужнейшие достижения в сфере их деятельности им столь же чужды, не освоены и исходя из сего диковинны, сколь и первобытному человеку компьютер и противозачаточные таблетки. Прогресс, что тут скажешь, прогресс, однако же и они, и вы, натасканные мои, убежден, все до единого помните Ахиллесову пяту, Прометееву печень, главы Иоанна Крестителя и св. Дениса, сосцы мученицы Кетеван, кожу, снятую со святого Варфоломея, и Бог знает сколько еще чего, но, бьюсь об заклад, и слыхом не слыхивали про отрезанную кисть руки (как видите, здесь мы сознательно обошли стороной «Семейку Адамсов», в коей именно кисть и есть один из персонажей, ибо это единичный случай и не что иное, как исключение, исключение же не выдашь за все явление в целом). Общеизвестно, что идет ли речь о кисти руки или желчном пузыре, главное не они, а их обладатель, поскольку ни одна, ни другой, ни даже, допустим, желудок или поджелудочная железка, одни, без носителя, ничего особенного значить не могут. Вообразите себе на мгновение, осмотрительные мои, какая бы возникла неразбериха, если бы органы из нутра были грудами раскиданы по тексту повествования? Как вы правы, дражайшие, и впрямь не сразу представишь такую картину! И уж если идти до конца, то вам ведомо и без меня, что, стоит из единого целого изъять хоть какую деталь, пусть самую малость, оно не только развалится у нас на глазах, но уже без сей малости не поддастся восстановлению (в этом вы сами уверитесь, если изымете один-единственный кубик из кубика Рубика). Опять же, если подойти к разбираемому вопросу с другого, противоположного его конца и по сей малости, по деталям взяться судить обо всем целом, уверяю вас, более пустого и никчемного дела в мире, должно быть, и не отыщется. Это то же, к примеру, что вертеть в руках болт-затычку, а распространяться о ветровом стекле автомашины. При том, что если еще и не установлено, с простого ли этот болт «Москвича комби» или куда как не простого «Ламборджгини шайтана». И вообще, если болт этот не от авто, а, допустим, от утюга, что тогда? Тогда кукиш вам, господа, шиш!

Между прочим, об этом догадывается даже наш недалекий Шамугиа. Даром что ли, в пятой главе вещдоку (кисти руки) с места преступления он предпочел не что иное, как простейшие нить и иглу. Продевай в ушко, что следует, и кум королю! Однако же загвоздка – на то она и загвоздка, чтоб чему-нибудь помешать! – в том, что раздобыть их, эти нить и иглу, становится все трудней и труднее. Днем с огнем ищи, не найдешь. В этом смысле они в богоспасаемое наше время точь-в-точь что горох на стенку, водица в ступу, ложка дегтя к меду, верблюд к игольному ушку, козел в огород и великое еще множество нужнейших вещей, нынче сделавшихся чуть не коллекционными раритетами. То есть, как тут не подчеркнуть, что все сие в наши безумные дни, для кого к досаде, для кого к удовольствию, обратилось в предметы неги и роскоши. Роскошь же, забавники мои, надобно заслужить! Ну а что наш Шамугиа, заслужил он ее, спрашиваю я вас, или не заслужил? Я вам признаюсь, что мало чем. Спасательного же круга он достоин наверняка. Вы сомневаетесь, досточтимые? Удивляетесь? Но чему? Спасательного круга и, как убеждал нас один знаменитый не-поэт, зонтика всякий стоит. Паче же, когда за окном атмосферные осадки и непогода. А уж может ли погода быть хуже той, что разыгралась сейчас за дверью отделения полиции? И еще... Достаточно пробежаться даже мгновенным, поверхностным взглядом по страницам как заметных, так и неприметных образцов мировой литературы, чтоб убедиться: пропасть ее персонажей входила в воду (в самом прямом значении этого слова), а многие ли из нее выходили? Правильно, никто. Но почему же они не выходили? А по той незатейливой причине, что у них не оказывалось под рукой спасательного круга. Вот оно! Кто же бросил их без подмоги, кто оставил на произвол судьбы? Ну?! Кто иной, как не автор. Правильно, он, только он, и никто другой.

И, чтоб не получилось и у нас (Бог даст, не получится), чтоб Шамугиа в воду вошел, а назад выбраться не сумел, настоятельно и в который уж раз повторяю – его надобно обеспечить спасательным кругом.

XIII

Итак, глубокая ночь и, как говорил один скуластый еврей, все и вся спит. Спят птицы, летучие мыши, ангелы, Господь Бог и т. д. Зато не дремлет, должно быть, черт. В полицейском управлении все окна, кроме одного, темным темны. За одним же, освещенным, поникший в кресле младший следователь Шамугиа изо всех сил сцепил на груди руки, будто бы выталкивая, выжимая из себя хоть какое решение, исполненным горечи взглядом вперился в освещенный настольной лампой камень-оратор, мыслями же, как свидетельствуют складки на его лбу, витает далече. Отверстые глаза его, хоть и обращены на вещдок, но видеть его не видят, равно как и слух, будто его наглухо заложило, не улавливает стука в дверь кабинета. Точней, улавливать, пожалуй, улавливает, однако же результата от этого покамест еще не последовало. Давеча Шамугиа связался по внутреннему телефону с лабораторией и выпросил у нее ненадолго откушенную мишкой руку. Как? На что она сейчас ему надобна? А на то, что в жизни всякого порядочного человека наступает малоприятное, мягко говоря, время, когда положиться решительно не на что, кроме как на Господа Бога или на нечистую силу, оттого что собственные чутье и сметка уже не годятся в пособники и подсказчики.

Только на третий стук отпер Шамугиа заспанному типу в белом халате. Тот зевнул, протянул из-за двери иссиня-лиловую кисть руки на дне прозрачного целлофанового пакета, для пущей уверенности осведомился, эта ли, в ответ на что Шамугиа сощурился – безотчетно, потому что кисть эту мог бы без всякого прищура отличить от тысяч других, – подтвердил кивком – эта, принял кисть в руки и так резко захлопнул перед пришельцем дверь, будто бы опасался нового вопроса, после чего вернулся в кресло, закурил сигарету, ни разу не затянувшись, закрепил ее в пепельнице и, когда фиолетовая струйка поползла вверх и достигла потолка кабинета, опустил целлофановый пакет на стол рядом с камнем и теперь уж уставился на нее. Вскоре лоб его снова сбежался в страдальческие складки, а мысли упорхнули далече.

Впрочем, все это для нас сейчас существенно и привлекательно вовсе не так, как возникшее вдруг на столе сочетанье вещдоков. Что мы имеем в виду? А то, что этакие натюрморты изображали разве только долбаные сюрреалисты: таинственный камень под светом настольной лампы, огромный черный телефон чуть не бериевских времен без диска и с килограммовую трубкою, неизменная пепельница с дымящейся сигаретой, кисть руки в прозрачном мешке под биркой с надписью «неустановленная»... Уж не упущено ли чего, как вы полагаете, в этом наборе для полноты сюрреалистического бреда? Не торопитесь, прозорливцы мои, вдумайтесь во все досконально, времени у нас предостаточно.