* * *

«БАР КУКРИ» сияет в ночи, сверкает как мое платье и мои зубы, губы чуть алее обычного, и рефлектор, словно мысль, сопровождает меня по всей сцене. Opening Nights в «Баре Кукри» по сценарию майора Шусте-ра – ко мне подходят офицеры, солдаты, гражданские, и я их, после того как они передадут мне записку со своими регалиями, представляю под бурное одобрение, свист и шуточки. Передо мной дефилируют счастливые представители народов Европы и США. С маленькой сцены я видела «Бар Кукри» таким, каким мы мечтаем в ближайшее время увидеть весь мир – счастливым. Смех, одинокая слеза, медленно падающая в пену пивной кружки, стаканы виски, бокалы шампанского, и, к моему изумлению, я вижу отечественную сливовицу марки «Чачак». Как на аукционе, я зачитывала записочки, переданные мне офицерами и солдатами:

– Вот, один из воинов из заснеженной Канады... Спасибо, далее... Тунис, лето и песок у моря, а вот один из шестисот девяноста шести солдат из Туниса... Спасибо. Пожалуйста, читаю дальше: Марио Гуэрра, один из шести тысяч итальянцев, спасибо, Марио, споем попозже... Прошу внимания, а вот полковник Иштван Золи, один из двухсот девяноста шести бойцов КФОРа из Венгрии...

Американцы, немцы, чехи, Эмираты, Индия, чередой, как на экране, шли солдаты, я читала их имена, и ошиблась, крикнув:

– Танго, генерал Танго из Аргентины!

– И этот солдат из Рио ухватил меня за талию и начал танцевать со мной танго, напевая Un agno di amor... Не было больше записок с именами: солдаты и офицеры из пятидесяти стран увели от столиков бара девчонок, начали танцевать танго, и были мужики, танцующие друг с другом... Мой рефлектор сбежал от меня к танцорам, как только я покончила с Аргентиной. Из мрака сцены я могла смотреть на обнявшиеся парочки и высоко поднятые бутылки шампанского, которые хлопали пробками совсем как после гонки Формулы-1. Струи шампанского вылетали из бутылок с шипением, точно змеи в прыжке. Я видела майора Шустера, стоящего перед входом в кухню, рядом с ним были четыре музыканта – квартет, который, по замыслу Шустера, должен был сыграть на финише Opening Nights финал Баховской кантаты номер 82, и моего текста:

Мне было жалко, что не удалось прочитать такие прекрасные стихи, но это быстро прошло, потому что стихи могут вас расслабить, а то еще чего похуже, так что я даже подумала, что сдохну с тоски от того, что он... Нет, я еще никого не заметила, просто за спиной учуяла запах сливовицы. Я даже не повернулась, просто увидела, как у меня перед животом появляется ладонь с фотографией – в черно-белых тонах я увидела на фотке себя с Шустером, как мы гуляем по Приштине...

– Изменяешь мне с немцами, – услышала я голос. Даже не обернувшись, знала, что это он, а если честно, то именно его я и ждала. Я не обернулась, мы танцевали танго, он за моей спиной, но мы не обжимались, я почти почувствовала, как он боится прижать мою задницу к своей ширинке, если у него таковая была, я еще ничего не знала про его униформу, – как ее скидывают или как надевают. На всякий случай, чтобы не ошибиться, я подняла правую руку, чтобы нащупать берет на голове. Отлично, я нащупала мягкую гриву берета, наверное, он все еще был красным, и, поскольку я уже идентифицировала личность, то повернулась, и теперь моя грудь танцевала танго по его форме... Все еще слишком стыдливый для танго обжиманс, но уже весьма обозленный, как будто верил, что между нами было нечто более серьезное, чем фотография, на которой мы, весьма фотогеничные, улыбаемся друг другу – майор Шустер и я, Мария. Его злость обрадовала меня, значит, ты думал обо мне, красный беретик!

– Отличная фотография, – говорю я.

– Из моего самолета, – говорит он.

– Только овец на фотке нет.

– Это меня и разозлило, – говорит он, – твой блеющий дух.

– Сербский дух при физической красоте, скрытой под гримом войны.

– Пошли на луг.

– Полетим на самолете?

– Нет, – говорит он, – я тебя на руках отнесу.

– Не такая уж я и легкая.

– А вот это мне как раз нравится.

– Тебе для этого еще кто-нибудь потребуется.

– Так, значит, второй тебе потребовался, когда за тебя взялась американская полиция?

– Ах, извини, ты тогда так здорово соврал им!

– Я не врал, еще на лугу я решил взять тебя в переводчицы.

– А у тебя права на это есть?

– Не меньше, чем у майора Шустера.

– Он мне предложил на кухне поработать.

– Я думаю, ты достойна другого, у меня апартаменты в гостинице «Гранд».

– Да ну?

– Что «да ну»?

– Говорят, минувшей ночью вы здорово насолили постояльцам в «Гранде»?

– Откуда тебе это известно?

– Какая разница?

– Точно. Какая мне разница?

Я отключила объятия танго, отодвинулась, ети его мать, сказала себе, уж не влюбилась ли я в этого английского парашютного оккупанта... Теперь я точно знала, он и в самом деле обозлился, но обозлился потому, показалось мне, что понял: он больше не сможет прыгать с парашютом или ему не позволят делать это, а во мне он нашел такой парашют, с которым все равно он спрыгнет, даже если тот не раскроется.

И вдруг танго замерло, как будто наступила очередь выставить по-аргентински ногу, но вместо изысканного движения засветился большой экран.

– Прошу тишины, – закричал майор Шустер, и монтажной перебивкой на большом полотне стены засияло лицо генерала Джексона, который широким жестом вводил в кадр немецкого генерала Клауса Райнхардта. Послышался чуть гнусавый голос диктора: «В соответствии с решением генерального секретаря НАТО Хавьера Солана с сегодняшнего дня на должность командующим КФОРа в Косово вместо генерала Джексона назначается немецкий генерал Клаус Райнхардт».

На экране немецкий генерал крупным планом. Шерсть седых волос на голове. «На шарф хватит», – подумала я.

Девятнадцать наций НАТО в «Баре Кук-ри» двинули бокалы в сторону стоп-кадра с немецким генералом Клаусом Райнхардтом. «Хайль!» – кричала американская военная полиция во главе с сержантом. «Воларе!» – пел итальянец Марио. «Аз те любам!» – орал болгарский полицейский Постов. Я видела злобное лицо Гарольда Кина, который будто что-то хотел сказать мне, но, как только я отодвинулась от него, выскочил на помост перед экраном, совсем как перед немедленной высадкой на вражескую территорию. Гарольд Кин закричал, и резкий звук его слов упал в «Бар Кукри» как ужасная клятва:

– Дамы и господа, я – командир королевского парашютно-десантного полка. Впервые в истории моей Англии немец будет командовать английскими войсками. Если на это согласились мой генерал Джексон, Солана, Блэр и Клинтон, то я, Гарольд Кин, заявляю, что не принимаю их решение, и приказы немецкого командующего герра Клауса Райнхардта для меня недействительны.

– Ты был груб, капитан Гарольд Кин.

– Это была любовь!

– Я думала о том, что ты прошлой ночью в «Баре Кукри»...

– Я сам удивился.

– А я?

– Нет, меня удивило не то, что я сказал, а то, что ты проводила меня в отель «Гранд» и осталась со мной.

– Куда мне было деваться после твоего заявления, ведь я сама стала частью твоих слов про немецкого генерала.

– Ну, может, я немного хватил через край вчера, но после луга и овечек мне захотелось отомстить за тебя, да и Шустеру хотелось наподдавать после того, как я вас сфотографировал из самолета. Мне захотелось что-нибудь сделать, чтобы остаться с тобой. И вот на тебе, генерал Джексон помог мне, так легко уступив командование КФОРом....

– Ты был такой громогласный и так хорошо смотрелся во время речи в баре! Я так и вижу, как твои фотографии и слова изучают в штабе немецкого генерала...

– И не только там.

– Боюсь, переводчик тебе больше не понадобится.

– Они смогут отнять у меня только парашют.

– А капитанское звание?