– Бог есть, – прошептала я.

– Есть ты, значит, есть и Бог, – нежно прошептал Гарольд.

– Неужели мы живы? – говорю. – Бог впервые меня спас!

– Светает, – напомнил Гарольд. – Пора идти.

– Мне страшно, – говорю.

– Чего вдруг?

– Да нет, прошло...

Я приподнялась из могилы и опять увидела старую полуразрушенную липу, груды ила, выброшенного взрывами из земной утробы. Гарольд смотрел на меня, не понимая, что я там увидела и почему перестала бояться.

Перед моими глазами в этом хаосе новой агрикультуры... Словно говорит мне: «Доброе утро!» Или: «Не бойся, я здесь! Это я, одуванчик!» На тонкой ножке светился белый мячик созревшего одуванчика. Мины, гранаты рвут вокруг него воздух, надломленное дерево над его головой... И ничего! Одуванчик стоит, как победитель, и будто протягивает мне руку.

Гарольд ничего не понял из моего диалога с одуванчиком.

– Посмотри на него, – говорю я ему. – Остался в живых! Только травы не страдают от хаоса войны. Смотри – похоже, эти создания хранят в себе высший порядок и высший закон. Как сказала бы госпожа Анна Ахматова: гармония, без которой наш мир невозможен. Да, да, высший закон существует, Бог, или природа, сохранили одуванчик! Может, и нас?

– Нам пора, – говорит Гарольд.

Я не смотрела на Гарольда. Я оценивала не слова, а луг, реку, журчание которой доносилось до нас, справа должен быть мост, он был не виден в ночи... От луга до реки было метров двадцать. Я прощупала первый метр луга.

– Ты куда, Мария? – схватил меня за руку Гарольд.

– Простите, капитан, перед вторым шагом я должна вам кое-что сказать.

– Может, потом, когда мы переберемся в Сербию?

– Да, конечно, но я хочу, чтобы мы пришли туда без лжи.

– Мне не о чем врать в твоей Сербии. Я туда иду не только из-за тебя, но из-за всего того, что случилось в Косове. Я объявил об этом вслух, заплатив не только любовью к тебе.

– Да, себе ты не соврал, только мне...

– Кто тебе это сказал?

– Майор Шустер.

– Почему именно он?

– Я переспала с ним, когда узнала правду о тебе.

– Почему именно с немцем?

– Потому что и с американцем: я шла до конца.

– Что за американец?

– Сержант Джон.

– Ты и с ним спала?

– Храпела... – отвечаю в своем стиле.

– Не понял?

– Когда я проснулась в его палатке, он сказал, что я храпела.

– Оставь ты эти сербские шуточки!

– Я не успела научить тебя смеяться в самые трудные минуты, а это – наша национальная особенность. Но при этом мы не лжем...

– О'кей, – говорит Гарольд. – Ты права. Забуду про немца и американца.

– И про жену Дженет, и про сына Оливера восьми лет.

– Я их бросил ради тебя, просто не было случая рассказать тебе о них. Попросту говоря, я любил тебя так сильно, что мог и соврать.

– Это была страсть, не любовь.

– Бога ради, Мария, разве ты не видишь, на что я способен ради тебя. Я бросил все для того, чтобы жить с тобой в твоей стране!

– Не знаю, будешь ли ты любить меня после всего, что с нами случилось. Любовь – еще не доказательство, что ты именно из-за меня бросил родину, жену, сына...

– Что за доказательство? Я от тебя доказательств не требую!

– Ты доказать не только мне должен, но и моей стране, если после всего захочешь навсегда остаться в Сербии.

– Мы будем жить вместе...

– Будем, если останемся в живых.

– Нас от этого отделяет только луг. Разве за ним не твоя страна?

– Я должна кое-что сделать для своей страны, чтобы она тебе поверила, что ты не шпион, а человек, который хотел помочь ей.

Передо мной был человек, которого я больше не любила. Передо мной была Сербия. Я не хотела вести капитана Гарольда через луг, чтобы его убила мина, как новый взрыв ненависти к моей стране. Моя же смерть для Сербии не значит ничего. Скажут: так тебе и надо, блядь оккупантская!

Ой, Сербия, да пошла бы ты на хуй, первая рвану через лужок! Если останусь в живых – подарю вам Гарольда, и вы покажете его по телевизору как коронного свидетеля против НАТО.

Я осторожно шагала по лугу. Не знаю зачем, но туфли сбросила, как будто босой легче пройти минное поле. Босая, на лугу, вспомнила рассказ матери. Отправляясь с отцом на работу, она шла по лугу впереди него, сбивая росу, чтобы отцовские ботинки не отсырели. Это была любовь...

Оглянулась; улыбкой дала Гарольду знак – пока не следовать за мной. Потом зашагала быстрей. Надеясь, что еще не утратила навыки игры в классики и не наступлю на черту, и не вылечу из игры.

После каждого шага оборачивалась, опасаясь, что Гарольд пойдет за мной. Посылала ему воздушные поцелуи, но не была уверена, что он видит их в тумане. Да я и сама в этом тумане ощущала себя смертью, только косы в руках не хватало. «Не болтай ерунды», – говорила сама себе, пугалась и едва не кричала.

– Где же вы, ети вашу мать? – спрашивала я зеленую траву про мины. – Где вы прячетесь, вы, маленькие черные твари ростом с медведку или крота?

Остановилась, трава колыхнулась... Это был первый ночной ветерок, от которого рождается рассвет.

Туман разбежался, будто кто-то порвал его в клочья.

Я повернулась и увидела в тридцати метрах от себя Гарольда, встревожено указывающего на небо.

Увидела – справа, от моста.

Вдоль реки летит вертолет...

Еб твою мать, что это еще такое?

Вертолет замер в воздухе, немного левее меня.

В дверях черной птицы висел Джон. За его спиной я увидела Скендера... Скендер, что ли, рассказал Джону про мины на лугу?

– Мария! – кричал Джон. – Берегись! Луг и река заминированы!

Я махнула Джону рукой – не волнуйся, знаю!

Но испугалась: а вдруг капитан Гарольд сейчас бросится ко мне?

Вертолет, словно опасаясь взрыва, взвился в небо. Я увидела Гарольда, который мог слышать или догадаться о цели их прилета.

Гарольд бежал ко мне. Крикнул со смехом:

– Смотри, не растопчи одуванчик!

И поскольку я сербка и не могу быть трусливее его, я рванулась к капитану английского королевского парашютно-десантного полка.

Стремясь друг к другу, мы перепрыгнули ОДУВАНЧИК, обнялись в воздухе, и больше на землю не возвращались. Мины, взрываясь одна за другой, унесли нас в небо.

Мы летели обнявшись.

Капитан Гарольд,

чтобы объясниться мне в любви.

Я, Мария Лепич,

чтобы стать Сербией.

Сербия, мать твою, разве мне это надо было?

После всего этого,

я прекратила понимать...