Где-то далеко в жарком вечернем воздухе пронзительно закричала чайка.

Восемь одинаковых лиц безжалостно улыбались ей.

Когда они ушли, Мирани без сил рухнула на кровать. Руки блестели от пота, колени подкашивались.

Не говоря ни слова, она смотрела, как Ретия сняла маску и в неловком молчании остановилась у дверей. Высокая девушка заговорила, и голос ее звучал немного сердито, как будто она стеснялась своей слабости.

— Я отведу тебя к Оракулу, — бросила она — Но твое доказательство, Мирани, должно быть очень веским.

Царство отражений

Подземный чертог был огромен.

Стены уходили во тьму, и лишь возле самой двери Сетис разглядел, что они сложены из природного камня, пронизанного жилами сверкающего кварца. Тут и там на стенах поблескивали розетки кристаллов, розовых и белых, с острыми краями и ровными гранями. Казалось, что вся пещера переливается отблесками призрачного света.

Обставлена она была, как дворец.

Креон прохромал в глубину, зажег еще одну лампу, по том еще и еще, среди звездочек желтого пламени неуклюже пробираясь между диванами и кроватями, креслами и столами: позолоченными, расписными, роскошными.

Царство отражений.

— Нравится? — спросил он. — Мои творения.

Алексос выпустил обезьянку, и та, лопоча и повизгивая, принялась скакать по залу, а потом забралась в вазу с апельсинами.

Орфет устало прислонился к стене.

— Дай мне волю, неделю бы проспал. Нам здесь ничего не угрожает? Кстати, где ты все это наворовал?

— Он не воровал. — Алексос взял из вазы апельсин и бросил его Сетису. — Разве не видишь? Он сам все сделал.

Сетис поймал плод и изумленно ахнул. Он оказался легким и пустым внутри. Апельсин был сделан из папируса, размоченного в воде, измельченного и высушенного. Это была игрушка!

И внезапно он понял, что не только апельсин, но и вся сверкающая обстановка пещеры сделана из бумаги: из миллионов и миллионов обрывков, клочков, записок, отчетов, которые писцы каждый день комкали и выбрасывали в большие круглые корзины, отправляли в печь. Приглядевшись, он увидел, что столы расписаны украденными из мастерских остатками цветной туши, а картины на них — лишь грубые копии творений художников, расписывавших гробницы, что иероглифы и сложные, витиеватые буквы ничего не означают, слова полны ошибок, а позолота нанесена тончайшим, разбавленным слоем. Взяв в руки небольшую подставку для свитков, он разглядел просвечивающие сквозь краску буквы первоначального папируса — призрачный след, выдающий происхождение «строительного материала».

Креон зажег свечи в круглом канделябре и уселся в большое кресло, украшенное распростертыми крыльями грифа.

— Все это — мое, — произнес он с тихой гордостью. — Все они — копии. Тени реального мира. Мебель Архонов, предметы, ушедшие в могилы, имущество пред сказателей, жрецов, надсмотрщиков, генералов. Я их скопировал. Сотворил себе богатство из жалких, никому не ненужных обрывков.

— Невероятно! — Сетис прохаживался среди тщательно расставленных табуретов, вееров, статуэток кошек и лошадей, нырнул под громадную фигуру стражника, который вглядывался в несуществующую даль, опираясь на большой черный посох.

Алексос тоже обследовал комнату; то и дело из темноты доносился его восторженный голос:

— Смотрите, здесь вазы, кувшины, тарелки! И все из бумаги! Смотри, Сетис, иди сюда, взгляни!

Сетис осторожно пробрался по пыльному проходу между фигурами каких-то крупных птиц, похожих на аистов.

Архон стоял у подножия высокой ступени; проход загораживала изысканная ширма, расписанная золотом; хитроумный узор мягко поблескивал в свете факелов. За ширмой пылал очаг, уютно, по-домашнему потрескивая.

Сетис сглотнул слюну. Внезапно он понял, что умирает с голоду. Он обернулся, но Орфет уже был тут как тут; оттолкнув альбиноса, толстяк отыскал вход на кухню, протиснулся в него и принялся шарить среди горшков и кастрюль. Креон рассмеялся:

— Не волнуйся, толстяк. Я не часто принимаю гостей, но не собираюсь морить вас голодом.

Они подкрепились холодной бараниной и фруктами. На столе лежало несколько клубней мелкого заветренного ямса; Креон аккуратно нарезал его на равные кусочки, но все равно еды было мало, и даже после трапезы Сетису все еще хотелось есть. И пить.

Алексос уснул. Креон принес старый плащ и укрыл мальчика. Орфет лег и закинул ногу на ногу.

— Ну и устал же я. Который час?

Сетис понятия не имел.

— Уже за полночь.

— Заря близится. — Альбинос присел на корточки у очага, распустив по плечам длинные белые волосы. — Но это моя страна, и дня здесь не бывает. Спите. Вам ничто не грозит. А я пойду наверх и посмотрю, что там творится. — Креон встал, посмотрел на них сверху вниз. — Глупый был замысел, — тихо произнес он.

Его голос прозвучал глухо, как у древнего старика; тихие отзвуки эха заблудились и развеялись в темных закоулках пещеры.

Потом он ушел, скрылся в темноте. Они услышали, как тихонько скрипнули ворота.

Когда он исчез, Сетис устало сказал:

— Надо бы дежурить по очереди.

Но Орфет уже храпел. Сетис окинул его унылым взглядом.

— Значит, караулить придется мне, — вслух произнес он.

И закрыл глаза.

Проснувшись, он услышал музыку. На первый взгляд ничего не изменилось, но, судя по тому, что ему опять хотелось есть, а также по тому, как затекло тело, он понял, что проспал много часов. Он сел.

Орфет отыскал какой-то инструмент — деревянный, со струнами, Сетис никогда не видел ничего подобного — и теперь деловито настраивал его, ворча себе под нос. Алексос сидел возле него, скрестив ноги, и нетерпеливо поглядывал.

— Готово, Орфет?

— Потерпи, Архон. Почти готово.

Он начал играть. Нежный звук эхом отдавался в даль них закоулках пещеры. Сетис испугался — как бы кто не услышал. Все-таки туннели полны солдат, направленных на их поиски. Но Алексос слушал как зачарованный, и даже обезьянка притихла. Песня была ласковая, почти что колыбельная, какой матери убаюкивают маленьких детей. Орфет пел, закрыв глаза, и голос его был неузнаваем. Сетис в изумлении смотрел на великана. И этот самый человек несколько часов назад пытался убить Аргелина! Как могут люди так быстро меняться?!

Музыка смолкла.

— Твой голос чист, как весенний ручей, Орфет, — сказал Алексос.

— Спасибо, дружок. Голос, но не песни. Песни больше не приходят.

Мальчик поднял на него темные глаза.

— Когда я стану Архоном, мы отправимся в путешествие. Все вместе. Будем искать, откуда приходят песни. Пойдешь со мной, Орфет?

Музыкант взглянул на него. Потом тихо ответил:

— С удовольствием, Архон.

Они оба свихнулись! Сетис выпрямился и спросил:

— Где Креон?

Его голос прозвучал хрипло.

— Еще не вернулся. — Орфет в тревоге огляделся. — Думаешь, он нас выдаст?

— Не знаю... Вряд ли. Но оставаться здесь нельзя.

— Можно, ненадолго. Если они не...

Сетис обернулся к нему.

— Ты забыл о Мирани. Сегодня вечером ее замуруют заживо! Надо что-то делать!

Орфет пососал зуб, помолчал и наконец сказал:

— Что тут сделаешь? Кругом стражники... — Голос его был печален, и все понимали, что он прав.

— Все равно надо попытаться! — разозлился Сетис. — Это ты во всем виноват!

Орфет ничего не ответил, видимо, признавая его правоту. После неудачи в Доме Красных Цветов он притих, как-то съежился, словно постарел на глазах. Алексос обвил тонкими ручонками его шею.

— Все будет хорошо, Орфет, — прошептал он. Великан долго смотрел на него.

— Как скажешь, дружок, — пробормотал он наконец.

Их голоса раскатывались по сумрачным закоулкам подземелья и возвращались спустя долгих несколько минут, превращенные эхом в причудливый гортанный рык. Сетис нетерпеливо обернулся.

— Где он? — В темноте радостно заверещала обезьянка. Алексос вскочил.