Молча кивнув сестре, Митрий обошел Преображенскую церковь и, миновав весовую избу – важню, – направился к торговым рядам. А уж там-то чем только не торговали, хотя, казалось бы, не лучшие наступили времена в царстве-государстве российском, откровенно говоря, плохие времена – голод. В центральных уездах – да в самой Москве – говорят, людей ели. А вот здесь, на севере, благодаря давно налаженным промыслам и торговле, голод чувствовался в гораздо меньших масштабах, хотя, конечно, его нельзя было не заметить. Больше стало нищих, им, соответственно, меньше стали подавать, в лесах, ближних и дальних, промышляли ватаги лихих людишек, цены на зерно – несмотря на строгий запрет государя – взлетели до самых небес. Да и мало его было, зерна-то. У кого было – засеяли, ну а уж у кого нет, тому оставалось надеяться лишь на Бога, собственную голову и руки.

В лавках, перед рядками, торговали английским сукном – товар добрый, пошьешь рубаху или кафтан – сносу нет, да и по цене приемлемо. Рядом – ткани бархатные, аксамит, камча, камка, тут же и пуговицы на любой вкус – деревянные, оловянные, жемчужные. Чуть поодаль – пояса, наборные, златошвейные, шелковые, с кистями и гладью, за ними – кошельки-«кошки», серебришко хранить, не какие-нибудь медяхи. Из кошачьих шкур шитые, те шкуры самыми крепкими считались, потому и кошельки – «кошки». Хотя оно, конечно, народ посолиднее все ж таки кожаные предпочитал, это молодежь все больше «кошками» баловалась. Дальше, за суконным рядом, шли кузнечные: как сырье – крицы, уклад, – так и изделия: дверные и воротные петли, наконечники рогатин, ножи, замки на любой вкус. Пройдя шапочников и серебряников, Митрий поздоровался со знакомыми свечниками и остановился у северян меховщиков:

– Не с Архангельского ли городка будете?

– С Холмогор.

– А домой скоро возвернетесь?

– Как товар купят. Может, через пару недель, а может, и через месяц. А ты чего спрашиваешь-то, паря? – Купец (а скорее, приказчик, уж больно скромно одет для купца) пригладил рыжеватую бороду.

– Да вот попутчиков ищу, до Шугозерья, – честно признался отрок.

– Так подожди с месяц.

– Не, – Митрий с грустью покачал головой. – Мне поскорей надоть.

Он отошел в сторонку, поглядел на собор, перекрестился истово:

– Господи, Иисусе Христе, сыне Божий! Только бы он не умер, только бы… Сделай, чтоб остался жив, а я… я уж как-нибудь… Это ж надо – на живого человека руку поднял, пусть и на нехорошего… Грех, грех-то какой, Господи!

– Эй, паря!

Митрий вздрогнул и, обернувшись, увидел перед собой рыжебородого приказчика-холмогорца.

– Ежели тебе на Шугозерье надоть, попробуй с московскими купцами договориться, во-он их обоз, видишь? – приказчик кивнул куда-то в сторону зарядья, где виднелся с десяток покрытых рогожею возов, запряженных выносливыми мохнатыми лошадьми. – Они как раз на днях в Архангельский город поедут.

– С московскими? – Отрок закусил губу. – Угу, попробую. Благодарствую… – Отойдя, он запоздало повернулся, но рыжебородого холмогорца уже давно простыл и след.

– Значит, московские… – Приняв деловой вид, Митрий подошел к обозникам и, спросив старшего, поинтересовался насчет дороги.

Обозные московские мужики – все, как один, какие-то тощие и хмурые – недобро взглянули на подошедшего отрока и дружно покачали давно нечесанными головами.

– Не знаем мы ничего. Разрешит хозяин – тебя с собою возьмем. У него спрашивай.

– А где ж хозяин-то ваш?

– Вона, у таможни стоит, с дьяком.

– То не дьяк, монах таможний. У нас здесь нет дьяков.

– Ну, короче, там. Толстый такой, борода через все пузо.

Московский купец, в отличие от своих обозников, и впрямь оказался чрезвычайно упитанным. Окладистая, какая-то серовато-пегая борода его – бородища даже! – важно возлежала на объемистом животе. Одет торговец был словно боярин: шелковый, желтого цвета зипун, поверх – синий аксамитовый полукафтанец, поверх – бархатный зеленый кафтан, а уж поверх того – узорчато-переливчатая ферязь с разрезными, завязанным за спиной рукавами. Для полного сходства с боярином не хватало только высокой горлатной шапки, но уж тут купчина явно понимал, что переборщил бы, а потому довольствовался обычной круглой мурмолкой, отороченной по краям рыжим беличьим мехом. Зато золоченых блях – оламов – на шапке было нашито с лихвою, аж глазам больно. Купец явно о чем-то упрашивал таможенника, льстиво улыбался, чуть ли не кланялся, даже тряс тяжелой, приятно позвякивающей мошною, однако монах, похоже, оставался непреклонным. Митрий про себя усмехнулся – вот в этом-то и есть отличие таможенного монаха от обычного таможенника. На что монаху деньги и посулы?! Так что вряд ли что тут у пегобородого выйдет.

Московский гость и сам пришел к тому же выводу, поскольку, простившись с таможенником, злобно сплюнул на землю и, задумчиво наморщив широкий лоб, зашагал к своему обозу. Тут-то, по пути, его и перехватил Митрий, поклонился:

– Здрав будь, гость московский.

– О! – удивился купец. – А ты кто такой? Чего тебе от меня надо?

Он пристально осмотрел отрока с головы до ног. Собственно, нечего было особо рассматривать: узкие полотняные штаны, кожаные поршни с ремнями, серенькая сермяжная рубаха, подпоясанная простым кушачком, а поверх нее – короткая суконная куртка, какие носили жители приморских городов: лоцманы, шкиперы, матросы. Удобная вещь, собственно, Митрия в таком наряде сочли бы за своего и в Новгороде, и в Орешке, и в Копорье, и даже где-нибудь в Гамбурге или Любеке, не говоря уже о Стокгольме, – везде. Везде, но только не в Москве и вообще не в центральных областях Российского царства.

– Я Димитрий, Иванов сын, – быстро соврал отрок. – Успенский служитель – добираюсь по делам в Спасский погост. Это в Шугозерье, вам по пути.

– Кто это тебе сказал, что нам по пути? – презрительно хохотнул купец.

– Но… Но вы же едете в Архангельск?

– Кто тебе сказал, что в Архангельск?

– Да… говорят… – Митрий уже понял, что вряд ли у него здесь хоть что-нибудь получится с этим подозрительным московитом. – Я бы мог быть вам проводником… гм… на первое время.

– У нас есть проводник, – глухо бросил торговец. – И мы не едем в Архангельск. Да и вообще, а ну-ка, пошел отсюда, иначе велю прогнать тебя палками. Пошел, кому говорю!

– Да ухожу, ухожу, не больно-то и надо, – усмехнувшись с ничуть не меньшим презрением, нежели сам купец, Митрий пожал плечами и повернулся к торговцу спиной.

– Ишь, нацепил на себя поганую одежку, христопродавец! – зло бросил ему вслед московит.

Митрий немедленно обернулся – все ж таки обидели:

– От христопродавца слышу!

Купец взбеленился, подбежал к обозникам, заорал:

– А ну, догоните-ка его, ребята, да как следует угостите палками!

Обозные мужики поспешили выполнить приказание… Однако Митрия уже простыл и след. Станет он их дожидаться, как же! Ну, надо же – обозвать удобную свейскую куртку поганой одежкой! Только московит такое и может ляпнуть. Вообще Митрий слыхал еще от отца Филофея, что многие московиты – и вовсе не только знатные – считают себя людьми особенными, истинно правильными, а вот всех остальных, особенно иностранцев, – погаными. Говорят, даже после встречи с каким-нибудь аглицким или немецким гостем тщательно моют руки, а потом отмаливают грех в церкви. А ну, как и тихвинцы б так? Церквей бы не хватило! Да, конечно, средь иноземцев всякого люда хватает – есть и мерзавцы, а есть и совсем хорошие люди, вроде Карлы Иваныча. Впрочем, как и среди русских.

– Эй, Митька, погодь! Да подожди, говорю, Умник.

Митрий остановился, дожидаясь подбегавшего к нему смешного лопоухого парня чуть постарше себя, одетого в длинный щегольской кафтан и лапти, Онисима Жилу. Дождавшись, приветствовал:

– Здоров будь, Онисим. Чего бежишь?

– Дело к тебе важное есть, – уклончиво отвечал тот. – На деньгу!

– Еще бы сказал – на копейку! – усмехнулся Митрий. – Откуда у меня столько?

– Ну, как знаешь… – Лениво махнув рукой, Онисим повернулся, якобы захотел уйти.