Н а вокзал Лика прибежала задолго до отхода поезда. Легкий бег через пустой, вечерний парк раззадорил ее. Быстрота, выносливость и азарт гонок, наверное, достались ей от предков – обладателей и держателей великорусских пространств. Жажда и молодой голод настойчиво напомнили о себе, последние недели две ей почти все время хотелось есть. Тело наливалось веселой силой и жило своей тайной жизнью. Груди взошли еще выше, смущая Лику непривычной тяжестью, а старенькие любимые джинсы стали немного тесноваты в поясе.

   Разгоняя печальные мысли, она покачала золотистой головой, оправила растрепавшиеся от бега волосы и сбившуюся кофточку.

   В вагоне было сонно и душно. Она сразу же достала из сумочки фотографии – единственный, тающий, как облачко, след жизни Влада. Лика долго всматривалась в летящую белую фигуру, до половины скрытую языками пламени. Из пламени являлись в древности могущественные волшебники, спасители династий и царств. И чем дольше она смотрела на размытое изображение, тем глубже проникал в сердце страх перед неизбежной встречей с загадочным миром по ту сторону пламени. Этот мир смотрит на нее с молчаливой надеждой, ждет ее участия. Но что она может, одна? Как изменить несправедливый порядок вещей? Для этого надо заново учиться жить: бодро, зло, и чтобы каждый день – как подвиг… Кончилось время безмятежного сна и благодушия. Лика ощутила прилив силы. Руки ее инстинктивным, материнским жестом округло огладили живот. Глаза вспыхнули и потемнели, упрямая морщинка пересекла лоб. Она еще не догадывалась о том, что уже знали ее душа и тело. О том, что в недрах ее существа вспыхнула искра жизни и взывает о любви и защите. Она еще не понимала тайных движений внутри себя, не чувствовала трепета зреющей завязи, но эта едва прилепившаяся к плоти душа уже властно требовала изменить мир, сделать его светлее и чище.

   Присвистнул поезд, возвещая отправление, и мягко пошел, покачивая боками. Широкая тень на секунду закрыла свет. Лика поспешно убрала фотографии и оглянулась. Этот высокий мужчина, по виду бывший военный, едва успел протиснуться в вагон, отжав дверь квадратным плечом. Одет он был, несмотря на жару, в длинный прорезиненный плащ и панаму защитного цвета, такие носят грибники от Магадана до Камчатки. На секунду она встретилась с пустым, ничего не выражающим взглядом из-под коротких, по-кроличьи розоватых век. Лику передернула дрожь. Человек сел где-то позади, зашуршал газетой. Она мельком пожалела его, как жалела всех выпавших из осмысленного бытия.

   Вечерело. Поезд летел среди пустошей и болот. На остановках входили и выходили люди с туесами, с огромными черными корзинами, громко балагурили белоголовые парни в темном северном загаре, раскрывали, хвалясь, заплечные оловянные ящики, и ягодной сладостью, дымком полуночных костров, горячим смолистым вереском тянуло от их усталых движений и выбеленных солнцем одежд. Лике было спокойно и радостно смотреть на их руки, на блаженно-спокойные северные лики. Высокий старик развернул на коленях хлеб, перекрестил его и, разломив, молча подал ей круглую блестящую горбушку. Он ел, аккуратно подставляя ладони под падающие крошки, забытое благоговение перед насущным хлебом было в его сложенных ладонях и полузакрытых глазах. И Лика ела хлеб, как причастие, медленно раздавливая языком твердые крошки и в мыслях благодаря случайного попутчика и того, кто сеял рожь, кто убирал и веял, кто рушил спелые зерна в пушистую муку, кто выпек его на березовых угольях. Эта долгая благодарственная молитва за малую кроху хлеба утолила ноющий голод. Одобрительно взглянув на прощание, старик сошел с поезда и сразу потерялся среди низких багровых елей.

   Уже первая одинокая звезда низко летела над болотами и заброшенными торфоразработками. Светлая полоса озера пролегла у самого горизонта. Мерно стучали колеса, вагон опустел. Света не зажигали.

   Лика положила голову на жесткий бок сумки и прикрыла глаза.

   – Помогите, – крикнул кто-то из конца вагона. Она вздрогнула, оглянулась вокруг: никого… Только мрачная фигура в зелено-буром плаще безучастно смотрела в газету.

   – Помогите! – рыдал женский голос.

   Лика бросилась к странному военному, затрясла его плечо, сразу напрягшееся под грубой робой, но, ощутив внезапное омерзение, отшатнулась, как если бы случайно схватила жижляка или крысу. От незнакомца тянуло слабой вонью медикаментов.

   Она метнулась в конец вагона, где слышался сдавленный стон и возня.

   – Помогите! Грабят! – через голову наседавшего детины крикнула смятая, испуганная женщина.

   Лика выхватила из сумочки пистолет и навела подрагивающий ствол на грабителя. Вспыхнул свет. Высокий, по-тюремному обритый парень злобно глянул на Лику и отпрянул от женщины. Ее круглое большеглазое лицо было темно от размазанной туши и полно отчаяния.

   Парень оттолкнул женщину и двинулся на Лику.

   – Стой, стрелять буду! – Лика, преодолевая дрожь в коленях и головокружение, чувствуя киношную слабость угрозы, направила пистолет в наглое, растекающееся лицо. И оно вдруг заулыбалось, блестко играя желтым зубом.

   – Да ладно, я познакомиться… – бритый ударил себя по раскоряченным ляжкам и, притоптывая, дернулся в пляс. Придурковато виляя задом, он наступал на Лику, широко раскинув руки, словно готовясь обнять ее. В игриво трясущихся кистях блеснуло лезвие.

   Увидев нож, женщина завизжала по-заячьи отчаянно.

   Лязгнула дверь тамбура. В вагон ввалились охранники в сером камуфляже: черные береты намертво прибиты кокардами к дремучим надбровьям. Огромный детина толкнул Лику, вывернул руку с пистолетом. Пистолет шлепнулся на пол. Вцепившись в волосы, он заломил ее голову, словно хотел опрокинуть навзничь.

   – Отпусти, больно… – сквозь обморочную боль хрипела Лика. На запястье клацнул наручник.

   – Сука… стрельнуть меня хотела, – парень по-свойски тряс руку милиционерам.