Махайрод понял по-своему этот лишенный силы вопль.

   – Боитесь смерти, коллега? Напрасно… Смерть нежна! Она как вино на губах – выпить и забыться… А у вас еще есть немного времени! Перед смертью вы успеете узнать, как наказывали провинившихся в плотском грехе монахинь в одном из северных монастырей нашей матушки Руси. Грешен, люблю страшные историйки. Каменный мешок – очень просто и дешево, а главное – без пролития крови, в ней оставалась неповрежденной вся животная душа. Кровь не должна проливаться на землю, от этого всходят цветы памяти. Монастырь этот назван Горицы. Да, немало горя вынесли его насельницы, начиная с первых. Темной осенней ночью царские стрельцы зарубили и бросили в Шексну шестерых монахинь во главе с игуменьей. Потом это живописное местечко полюбилось самому Иоанну Грозному. Он частенько ссылал в Горицы не угодивших ему невест и жен. Царица Марфа, мать убиенного младенца Дмитрия, провела немало лет в этих стенах. Здесь и была похоронена. Слезами пленниц царской крови омыты его казематы и кельи. Ну а для грешниц – гранитные челюсти. Так-то, драгоценнейший коллега. Ах, бедные монашенки: они не могли даже кричать, что гораздо больнее. Они умирали безгласно, ритуально, чтобы не вспугнуть ангела смерти. Мне приходилось видеть, как резник на кошерной бойне отворяет бычку кровь. Двое, а то и трое помощников зажимают животине горло. Если теля успеет мыкнуть, то для жертвы он уже не годится… То же и с народами, редко кто сопротивляется…

   Вадим замотал головой, виски сдавило болью. Он вдруг понял, что «коридор», ради которого изнасиловали его мозг, – там, где бродит по траве невесомая Огнеручица, цветут белые фиалки и время бежит так стремительно, что обдает ветерком. Он застонал от отчаяния.

   – Что? Вам есть что возразить? Ну вот, кажется, и приехали…

   Машина остановилась на берегу реки. Полуразрушенная стена цвета бычьей крови вставала из сумерек. Река сияла ровно, как лист светлого металла, широкая, очень сильная река. На ее глади возвышался темной шапкой небольшой лесистый остров. Двое охранников подхватили Вадима под мышки и под колени, подняли без усилий и потащили в темноту. По заброшенному мостку перебрались через ручей, осклизлый от нечистот, вошли в осыпавшуюся арку монастырских ворот. В тени стен, среди мусора белели цветы, они пахли резко и сильно. Кто высадил их здесь, на заброшенных могилах? Впереди высился мрачный, покинутый людьми барак. Наперекор всему в нем играло радио. Махайрод уверенно направился к высокому полуразрушенному храму. Вадима втащили в сырой проем. Навстречу пахнуло мочой, сыростью, древесной гнилью. С могильным скрипом отворилась дверь, прошли глубже. Махайрод зажег красный фонарик, посветил в разбитое до неузнаваемости лицо Вадима.

   – Ну вот и прибыли, коллега. Так сказать, последний приют…

   Луч фонарика пополз по обшарпанным стенам, по кучам битого кирпича, вывороченным из стен балкам, завалам мусора. Красноватая подсветка вылепила из тьмы налитые вурдалачьи губки и крошечные заплывшие глазки Махайрода. Он поминутно облизывался, тонкая струйка слюны блестела в уголках его рта, как это бывает у бесноватых. Отослав охранников, Махайрод склонился над Вадимом, терзая его светом фонаря.

   – Ну, скажи, что ты боишься смерти. Признайся мне, ведь я почти твой брат. Ведь это я вырвал тебя из лап Терриона. А ведь он – Зверь! Один из шестисот шестидесяти шести зверей, Темных Властителей Крови. Попроси меня, и я увезу тебя отсюда. Тебя вылечат. Вдвоем, ты и я, завалим его, этого тряпичного колосса на глиняных ногах… Я сам могу стать зверем, почище Терриона… Ну, дай мне знак. Посмотри, брат, я почти плачу… Я не хочу твоей смерти…

   Вадим закрыл глаза. Говорить он уже не мог, губы спеклись кровавой коркой.

   – Молчишь… Гордый… Ну, ступай вниз, тебя там уже поджидают. Там на дне копошится клубок красных червей; через неделю от тебя останется только сухая связка костей. Но сначала ты просто сдохнешь, задохнешься, как лягушка в кулаке у мальчишки.

   Вадим захрипел, глаза его закатились.

   – Эй, вы, раздеть его… Монашки ныряли туда голыми, во искупление грехов! – бормотал Махайрод, тряся подбородком. – Вниз, вниз, к червям, к червям…

   С Вадима сорвали окровавленные тряпки, подволокли к краю провала и бросили вниз. Он заскользил по покатым сужающимся отполированным граням и застрял, остановился в полутора метрах от земли. Липкий камень сдавил бедра и ключицы. Попав в эти тиски, он будет заживо раздавлен. Через несколько часов в нем не останется ни одной целой кости. Удержаться от погружения в смрадные челюсти можно было лишь сильнейшим напряжением всех мышц тела одновременно. Кости его гнулись и потрескивали, ни крикнуть, ни даже глубоко вздохнуть в мертвых скрепах он уже не мог. Издалека он услышал звук отъезжающей машины. Громовый звук тикающих часов, которые забыли сорвать с него охранники, заполнил склеп.

   Каменная домовина, как воронка, засасывала ночные звуки. Шорохи казались громом. Упершись в скользкий камень коленями, он пытался застопорить свое движение вниз, но с каждой минуту неумолимо оползал в глубину. Ключицы выламывало крючьями. «Господи, если есть Ты в межзвездных глубинах, прости меня за все… за нее прости… – Он собрал всю свою волю, уже размякшую от боли, и попытался вспомнить Лику. – Где она, неужели у них? Они будут мучить ее, осквернят ее священное тело, ее кровь… Она так молода, она умрет не сразу…»

   Содрогалось от ужаса сердце, выстукивая: «Погубил! Погубил!»

   Душа его оторвалась от измученной плоти и плыла на свет далекого маяка, на огонек, мерцающий среди темных облачных равнин. Внизу туманились зеркала предрассветных озер, в их глубинах сияли тихие звезды, и где-то на краю света горела свеча и неудержимо влекла к себе. Душа его стремилась к ней, и он увидел ее, живую, родную до последней ресницы, до капельки пота над верхней губой, до заплатанной на рукавах кофтенки.

   Лика перебирала горы оранжево-красной ягоды, рассыпанной по темному дощатому столу. Рядом сутулилась бабка Нюра. На окошке горела свеча. Он легко вошел в пламя свечи, пламя вздрогнуло, заплясало. Огненная плоть не отторгла его, она обняла, обволакивая и лаская, как прежде его обнимала речная волна, холодно целуя все тело… Лика смотрела на пламя долгим рассеянным взглядом.