Перед вечерним сном Светик долго читает мне свой дневник. Скороговоркой, как бы стесняясь. Да, иногда, когда ей плохо, она пишет дневник, она взяла его с собой, чтоб почитать мне... В нём всё самое-самое, она не показывала ещё никому!

Ну конечно. Признания в любви к Марине.

Что-то вроде:

...Я чувствую, как теряю самое ценное – тебя. Я так хочу от тебя избавиться, но от этого только больней. Я не могу так больше. Не будет тебя – не будет меня.

...Я живу прошлым. Я думаю о том, что самое приятное, – а это всё, что связано с ней. Вспоминая её, я делаюсь неуправляемой... Я хочу, чтобы она меня любила так же, как я её люблю. Объясняю, почему это нереально, – потому что моя любовь тоже нереальна. Она огромная до нереальности, просто необъяснимая.

...Я никому не хочу верить. Они все говорят неправду, все эти Фиса, Варька, Артист. Они все просто завидуют. Я верю только себе. Зачем же они говорят всю эту херню?... Значит, они не поняли главного: что ЭТА любовь мне – дороже всего на свете!

...Мне хочется исчезнуть. Взять и испариться. Я была уже готова, я уже одной ногой была там – Фиса просто вовремя вышла на балкон. Значит, пока не судьба.

...Почему, когда я тебя вижу, мне хочется тебя обнять и никогда не отпускать? Наверно, потому, что я тебя теряю. И вот опять я плачу на слове «теряю»...

...девочка, пытающаяся понять, что же такое любовь. Любовь, любовь, потеря, боль, мучения, реальность – нереальность, опять любовь... Всему этому, конечно, не хватает глубины и минимальной зрелости. Примитивный поток воспалённого детского сознания, как в той испанской песне, налетевшего на розин шип. Простые – и затёртые, миллионы раз говоренные слова барахтаются в необъятном озерке чувства, захлёбываясь в своей неадекватности.

...и ведь пытаешься выразить себя, ну пусть хоть так – вон сколько исписала...

...странно – я воспринимаю почти нормально однополость этих признаний, в однополости этой она органична, пусть даже по отношению к чёрной дьяволице...

...ведь чувство, к кому бы оно ни было, достойно уважения?..

– Светик. Марина... всё равно как-то держится за тебя. Потому что понимает, что такой искренности она не найдёт. Ты для неё – как соломинка, лучик в тёмном царстве!..

– Ну да, наверно, – с достоинством признаёт лучик. – Теперь уже всё равно. Теперь друзья – и точка. Вот!.. – протянула мне листок, с которого читала. За секунды, пока я говорил, уже успела нарисовать в нём что-то.

Это была, конечно, лошадка. Игривая такая лошадка – вместо подписи под свежайшим документом:

«Роман!! 1 апреля 2005 года я выйду за тебя замуж!»

(Ну что делать человеку. День рожденья вот первого апреля.)

Но что ведь интересно, я уже почти верил в это! Уже почти ощущал, что моя искрення молитва была услышана там, наверху – и таил в себе уверенность, что наша дружба со Светой, её малообъяснимая приверженность мне – не что иное, как зародыш будущей серьёзности, этакий плод божественного благоволения, призванный воздать мне, страждущему и натерпевшемуся вдоволь по женской линии... и уже и подрасслабился невольно, принимая почти как должное знаки её преданности.

– ...Ромик! Ты можешь так?.. – вот опять она голая, с выпирающими косточками бёдер, в умопомрачительном мостике изогнулась посреди уже светлой комнаты. (Приехав, мы так и не ложились – всё бесимся.) Ну, а я – я в небывалом ударе, я смакую её, сейчас она уже в восхитительной берёзке с расставленными в воздухе ножками – и в огромном зеркале шкафа, куда она так любит посматривать между стонами и где так классно отражается наш паук – здоровый мужской силуэт, сверху таранящий хрупкий, тонюсенький, девичий – в моём рассветном розовом зеркале полыхнут иные зарницы, когда из пресыщенных труб забьёт опять этот острейший фейерверк, а вспухшие натруженные губки неутомимо примут его весь – без остатка.

Проснуться пришлось уже часа через два, так как Светик резво выметалась к десяти на встречу со своей Алькой – в ясеневский аквапарк. С серьёзным видом она попросила у меня взаймы триста рублей и обещала, что обязательно в следующий раз отдаст, чем очень меня позабавила и сразу прогнала остатки сна. Одев своё укороченное платье, она каждые пять минут названила и докладывала обстановку с приставаниями. Она звонила и смеялась о чём-то по пути, она рассказывала мне какой-то анекдот, отвлекая от моих рабочих запарок, будоража и напрягая милой чепухой. Ромик, может, мы даже увидимся ещё с тобой сегодня!.. Ромик, аквапарк – фигня, четыре горки. Ромик, нас тут подвёз парнишка на мерсе, мы у него стибзили... кассету Круга! Ромик, мы в кафе. А хочешь, зайдём с Алькой ненадолго?.. Ромик, приезжай за нами! Ну где ты – тут уже пол-улицы машин выстроилась в очередь за нами!.. Ромик, алё, ну ты где – у тебя эклипс или что?! Ура! Ромик, я тебя уже вижу! Вон ты, красненький!.. Представляешь, мама разрешает мне остаться ещё на ночь!...

– Вот. Ромик, это моя лучшая подружка, Алька! Я – это она, а она – это я, мы всё-всё чувствуем одинаково!!

Алька оказалась совсем малышом. Разукрашенным чёрною тушью под Медузу Горгону. Такое недоразумение. Своим роковым и стеснительным видом она говорила: простите, я ещё не особо интересная, я тут посижу сзади, а вы займитесь... На ней была какая-то курточка, и я предложил ей раздеться.

– Раздеваться? Совсем?..

И пока я соображал, совсем или не надо, нарезая что-то под шампанское, они резвились по комнате, и дурачились с поцелуйчиками, и делали всякие там стойки, и кувыркались как-то по-своему, а когда я вошёл с подносом, две феи драже вытянулись застывши щека в щеку в некой мультяшной позе, известной только им – Света уже, конечно, в одних трусиках... – нет, малышня, втроём секса не будет, совсем детишек я не могу.

Девчата прыснули.

У Альки родители очень богатые и очень жестокие, держат бедняжку в невозможной узде. Потому через час бурных Светиных увещеваний и раздумий, как бы оставить подружку ещё, мы посадили её на такси.

– Будешь моим свидетелем на свадьбе? – спросила Света на прощанье.

– Ну... если это любовь... – протянула Алька неопределённо, заставив меня насторожиться насчёт каверзной девичьей породы.

14

А вот Светины мама и папа, представьте, абсолютно лояльны к её времяпровождению. То есть не прямо уж к любому... «Если куда вечером, только с Романом», – говорит строго мама Анна. Ну просто откровенно ко мне благосклонны. (Чувствуют ведь – взрослое, разумное, любящее.) Спросив как-то в полушутку у дочери, насколько она девственница и получив в полушутку ответ, что не совсем, мама Анна взволновалась и схватилась было за корвалол, но тут же успокоилась, выяснив, что первый мужчина у нас – Роман. Порозовела и даже по-подружечьи поинтересовалась, большой ли у него член.

Всё это несказанно воодушевляет меня. Часами могу я выслушивать выдержки из дочкиного детства и отрочества. Правда, дочка говорить долго не даёт. Что-то скулит, недовольно вставляет, иронизирует родным закадровым голоском...

– Мам, отстань от Романа! – вырывает трубку.

На выходные всё равно приходится прикрываться какими-нибудь «Алыми Парусами» (такое воздушное наименование очередного гипотетического дома отдыха). А родителям вроде так и лучше даже, – Света ухмыляется, что неспроста, последнее время довольные такие ходят – в её-то присутствии не получается расслабиться... Вот и кочует Светик, как челночок – пол-недели дома, а пол-недели у Романа. Называет она это своё необычайное и волнительное состояние «каникулами Бонифация».

У меня дома – зверинец. Ситуация для меня совершенно экстраординарная, но приносящая неподдельную радость моей зоофилке – а потому терпимая.

1. Кот Ксён, кастрат, рыжий увалень. (Доставлен от моей мамы по просьбе Светы.) Днём она теребит его, учит всему, меняет ему песочек, а ночью лунный силуэт бродит туда-сюда по перилам балкона, и Светина головка со страху вся зарывается мне в подмышку.