– Ну что, не решаешься?

– Потом.

– Да?

Я смотрел, как она двигается в теплых предвечерних лучах летнего дня, таких же точно, как и другие летние дни, прежде, когда все у меня шло прахом и в голове начинала завариваться идея отколоть что-нибудь сумасшедшее. И в конце концов я решился – и ради Росаны, и ради себя самого, ради ощущения, будто что-то разбиваю:

– Попозже, когда пойдем опять, я поднимусь на самый верх вышки и прыгну.

– Эта высоковата.

– А если разобью голову о дно, ты потихоньку уйдешь, сядешь на автобус и никому – ни слова. За меня не беспокойся, меня похоронят.

– Я не хочу, чтобы ты прыгал, Хаиме.

Похоже, Росана встревожилась не на шутку. Мы вернулись к своим вещам, и я говорил о чем-то еще с полчаса. Солнце садилось, и те, кто были тут с утра, начали расходиться. Пока мое решение не остыло, я снял майку и позвал Росану к бассейну.

– Не прыгай, серьезно, – снова попросила она.

– Ничего страшного. Я прыгал много раз.

Через пять минут я стоял на высоте более пяти метров над водою и перебирал в уме прожитую жизнь. Вечер был приятный, легкий ветерок освежал, внизу купающихся почти не было. Я снова подумал о том, с какой скоростью войду в воду, каким будет сопротивление жидкой массы и какова глубина этой посудины. Мое умение прыгать равнялось почти нулю. Росана стояла на краю бассейна и ждала. Я видел, как кто-то подходит к ней сзади, что-то говорит. Детина с шевелюрой, как у Ричарда Гира, и почти таким же телосложением. Росана обернулась к нему, и в этот миг кто-то у меня в голове крикнул банзай, и я почувствовал, что лечу прямо на дно пропасти. Еле хватило времени распрямить тело и сжать ноги вместе. Мудак, который убивает себя, прыгая с вышки, выглядит трагически, но мудак, который убивает себя, прыгая с вышки враскорячку, – зрелище смехотворное.

Голова ударилась о воду словно о парусиновый навес. Но парусина разорвалась, и я стал опускаться, опускаться в кипящий водоворот. Я не сопротивлялся, мне даже казалось недостойным сопротивляться, но вдруг шею подкинуло кверху, будто пружиной, что-то царапнуло колено, обожгло большой палец на левой ноге. Я спасся, оставалось только подняться наверх. Не хватает мне выдержки, чтобы утопиться.

Подъем показался бесконечным, он мог бы длиться до скончания века, то есть ровно столько, сколько было воздуха у меня в легких. Когда голова вынырнула из воды, я ничего не увидел. Снова погрузился и поплыл под водой к лесенке. Уперся в нее ногами, выбросил руки на перила и, с трудом выходя из воды, поднялся по лесенке. Наверху, освещая закат голубым сиянием глаз, стояла Росана.

– Врун. Ты прыгал первый раз, – рассердилась она.

– Как ты угадала?

– Кто умеет, так в воду не входит. Ты сумасшедший.

Росана протянула руку и убрала у меня со лба мокрую прядь. Ничего не говорила, а только смотрела на меня, и я видел: ее зрачки были такими большими, какими никогда не были ни у одной девушки, смотревшей на меня вечером, на краю бассейна. Возможно, мне следовало укорить себя за то, что я прыгнул с вышки, или укорить Росану за то, что это ее так поразило, но я предпочел обратить внимание на другое: ее поразило не то, что я прыгнул, а то, что я прыгнул, не умея прыгать.

Если счастье слишком большое, если тебя вылечили от очень тяжелой раны, если все чересчур хорошо, у разумного человека может быть только одно предчувствие: что-то должно случиться и все полетит к чертям собачьим. Именно это предчувствие возникло у меня в тот момент, когда Росана меня любила, я мог в этом убедиться, и тут на меня навалилась такая тоска, из которой я не могу выйти и по сей день.

Когда мы выезжали со стоянки на машине моей сестры, мною владело только одно чувство: позади осталось то, что я хотел бы считать оправданием этого дня. Одна из немногих форм жизни – думать о том, чего хочется и как оно случится. И когда оно происходит, человек всегда это чувствует, хотя, может, не представляя четко, что именно должно произойти, так вот когда оно происходит, все построение рушится. Как известно всякому, кто еще не усвоил современной привычки не размышлять о серьезных вещах, самый смак не тогда, когда вожделенное оно настает, а когда еще ничего не случилось, но только должно случиться.

Я жал на газ здоровой ногой, на сцепление – другой, которую ободрал о дно бассейна, а сам думал, что нет у меня иного пути, как вернуть Росану родителям и раз навсегда забыть эту игру. Порывшись в своих дурных наклонностях, я понял, что у меня не хватит решимости идти дальше. В какой-то мере меня останавливали угрызения. У некоторых моих приятелей были дочери в возрасте Росаны, и некоторых из этих приятелей я уважал более или менее. Они стали бы презирать меня за мое поведение, и мне было небезразлично, что я не найду веских доводов, защищаясь от их презрения. Конечно, Росана не походила на беззащитную девочку, но это вполне могло оказаться всего лишь моим искаженным представлением. И даже если мне было необходимо сквитаться с пятнадцатилетними девочками, подобная нужда была аномалией и не следовало ждать, что кто-либо это поймет.

Кроме того, я боялся практических последствий. Естественно, я боялся самого страшного – что меня раскроют и придется отвечать за свое свинство перед правосудием по полной программе. Приводила в ужас мысль и о другом возможном исходе, не столь тяжком по последствиям, но тяжелом по сути: очень скоро Росана при всей ее девчоночьей внешности могла превратиться в женщину по духу, потерять привлекательность, красоту и начать осуждать меня. От обычной женщины можно освободиться разными способами, общепринятыми и простыми. И во многих случаях возможно даже сохранить связь. Но не существует простых и надежных способов освободиться от женщины-ребенка, с которой завязались недозволенные отношения.

Я уже готов был высказать вслух, правда, в несколько более возвышенных словах, свое решение отказаться от наших встреч, но тут Росане пришла в голову мысль, которая никак не должна была приходить:

– Поедем куда-нибудь, где никого нет.

Логично было бы не согласиться на ее каприз. В какой-то момент надо было ее остановить, и этот момент был ничем не хуже любого другого. Однако я предпочел счесть, что пусть будет, как она хочет, я выиграю время и найду хитрый способ ее убедить.

– Хорошо, как скажешь. Ты хочешь куда-нибудь конкретно?

– Какое-нибудь место поблизости. Которое ты знаешь.

Я напряг память и вспомнил пустырь неподалеку от заочного университета. Когда учился, я бывал там частенько. С девушками. С одной я там даже расставался, так что, можно сказать, прецедент был. Когда приехали, я поискал укромное место и остановился под деревьями. Выключил двигатель и почувствовал, что должен заговорить первым:

– Росана.

– Что.

– Видишь ли, – начал я нерешительно, – иногда приходится делать не совсем то, что хочется.

– Да.

– Я хочу сказать, как бы ты ни желал чего-то, иногда надо от этого отказаться.

– Жаль.

– Многое, бывает, начинается как шутка, и пока это – шутка, ничего страшного. Беда в том, что шутка не может длиться вечно. В конце концов дело принимает серьезный оборот, и тут надо быть очень осторожным.

– А я думала, ты собираешься поцеловать меня.

– Что?

Росана придвинулась ко мне. В этом была уже чувственность, и мне стоило труда заставить себя увидеть ее и такой.

– Неохота признаваться, но ты не будешь первым, – сказала она и сразу словно постарела на двадцать лет. – Ни в этом, ни в остальном.

– Вижу, бесполезно объяснять тебе. – Я отвернулся. – Я не буду у тебя никаким. Мы уезжаем отсюда.

Не могу поклясться, что я сдержал бы слово, если бы мне пришлось дольше выдерживать ее подстрекательство. Но дольше не пришлось. Прежде чем моя рука коснулась ключа зажигания, дверцы машины распахнулись и кто-то сдернул меня с сиденья словно плюшевого, набитого поролоном медвежонка.