Долина области Геннисарета являлась именно тем местом, увидев которое человек вновь стремился вернуться туда, сколько бы лет ни прошло после первого их свидания, ибо какая-то притягательная сила, неведомая и загадочная, тянула его обратно.

Скорее всего, этой волшебной силой обладало Геннисаретское озеро, называемое в Галилее морем. Неровный берег, обильно усыпанный озёрной галькой и покрытый бурной растительностью, небольшими мысками вклинивался в водную, цвета небесной лазури от отражавшегося в нём неба, гладь Галилейского моря. Может быть, оттого, что красота побережья была столь вызывающей и обворожительной, поэтому дни, проведённые на нём, навсегда и оставались незабываемыми?

Высокие горы, подступая вплотную к озеру, стеной возвышались над её водной гладью от южного берега Иордана и до самой Тивериады – города, расположенного на западном берегу. Защищённое со всех сторон от ветров и ненастья крутыми, обрывистыми скалами, Галилейское море в любую погоду казалось тихим и спокойным.

Прекрасный вид на зелёную равнину Геннисарет, начинавшуюся от окрестностей небольшого селения под названием Медждель открывался внезапно. Скалы в этом месте вдруг резко обрывались, круто уходили вниз, будто разрушенные морским прибоем, раздвигались и уходили на запад в направлении Средиземного моря.

Но, отступив немного вглубь Галилеи, горная гряда изгибалась крутой дугой и вновь возвращалась к побережью, дабы защитить и скрыть внезапно открывшийся взору изумрудный рай от дурного и завистливого глаза. Озеро небольшими заливами глубоко врезалась в прибрежные камни, отражая их в своей неподвижной зеркальной поверхности.

Снежные вершины Гермона, открывавшиеся вдали во всём своём великолепии, чёткими белыми линиями выделялись на фоне голубого безоблачного неба. Бесплодные и безжизненные плоскогорья Гавлонитиды и Переи, днём покрытые еле заметной дымкой раскалённого от солнца воздуха, образовывали длинную скалистую террасу, представлявшую собой выжженную солнцем пустыню. Она начиналась у Кесарии Филиппа и, казалось, бесконечно тянулась к югу вдоль всего восточного берега озера, Иордана почти до самого Асфальтового моря. Плоские вершины безжизненного пространства принимали на себя весь удар дневного светила, задерживали, притягивали к себе безжалостные солнечные лучи, дабы не позволить жаркому дыханию нагретых за день скал иссушить, спалить, изжарить бурную растительность приозёрья и волшебной долины Геннисарета.

Множеством мелких рек и ручьёв, берущих своё начало от бьющих из-под земли родников, буквально пронизывали раскинувшуюся на западном берегу озера и бурно поросшую олеандрами, тамариндами, колючими кустарниками каперса, дикого тёрна, зарослями лесного ореха и дикой вишни зелёную долину.

Узкая дорога, караванная тропа, вырубленная в прибрежных скалах, извилистой лентой уходила на север, соединяя между собой живописную равнину Геннисарета и шумные, многолюдные, богатые Галилейские города, расположенные почти в одну линию вдоль всего озера по его западному и восточному побережью.

Во всей Палестине Галилейское море славилось своими богатствами. Воды озера буквально кишели всякой рыбой. Её водилось так много, что можно было спокойно ловить руками. В многочисленных лиманах и заводях в изобилии гнездились разнообразные водяные птицы: утки, гуси, пеликаны и кулики. В чарующих уголках заросшего озёрного берега, где прибой волн терялся среди густой зелени осоки, камыша, тростника и зарослей всевозможных цветов и кустарников, господствовали спокойствие и тишина, и только крики чаек, этих неугомонных «разбойников», таскающих добычу прямо из поставленных сетей, нарушали царившее безмолвие. Прохладная и чистая вода озера была столь прозрачна, что даже в самых глубоких местах удавалось видеть дно и большие косяки рыб.

Солнце только собиралось выходить из-за гор, а галилейские рыбаки, успев поставить свои неводы, уже возвращались с моря, дабы вечером вернуться за уловом. Причалив свои лодки к берегу, они, весело и громко перекрикиваясь, расходились по домам каждый со своими думами: «Много ли рыбы сегодняшний день принесёт в их сети?»

Издали вода озера казалась неподвижной, и только, подойдя ближе, можно было увидеть, как волны, играя и шурша мелкой галькой, осторожно, как бы нехотя, накатывали на берег. Утренний туман белыми клочьями медленно поднимался вверх и бесследно растворялся в воздухе. Была прекрасная и тихая погода, когда любой звук можно было даже услышать с другого берега.

Плеск воды, весёлый смех, а затем и тихое пение, раздавшиеся из-за густых зарослей камыша, привлекли к себе внимание Иуды. Какие-то знакомые нотки послышались в женском голосе, который донёс до него лёгкий утренний ветерок.

«Мария!?» – радостно подумал Иуда, и тут же сердце его от неожиданной догадки громко застучало. Эта девушка нравилась ему давно, но, если сказать точнее, то Иуда был влюблён в неё. Он всегда думал о ней. Его постоянно влекло к Марии. Эта молодая галилеянка заставляла Искариота испытывать в её присутствии чувство растерянности и робости.

После того случая, почти годичной давности, когда на юную горожанку напали три злодея, Иуда вполне законно стал считать себя её защитником. Конечно, при этом он не вспоминал о таких мелочах, что в драку-то не вступил, а был всего лишь сторонним наблюдателем того, как девушку спасали без его помощи.

Проводив тогда Марию до самого её дома, Иуда тут же бросился следом за сыном плотника. Он догнал его на пути в Капернаум и ушёл вместе с Иисусом, ибо не мог не выполнить моего прокураторского приказа: «Всюду и всегда следовать за капернаумским проповедником, дабы иметь подробные сведения о каждом шаге его и даже мыслях».

Капернаум, кстати сказать, был небольшим, но довольно уютным городком, к тому же он находился недалеко от Меджделя, а потому Иуда часто навещал юную Марию. Он на правах давнишнего друга заходил в её дом, подолгу идел там, а, уходя, оставлял пару мелких медных монет, от которых отказывалась девушка, но с удовольствием брала её родная тётка. Старая и добрая женщина с малолетства воспитывала Марию, так как родители девушки давно умерли от какой-то страшной болезни, которая лет пятнадцать назад обезлюдила почти весь город. Однако кому-то всё-таки повезло остаться в живых, правда, их было немного, но среди них оказалась Мария со своей тёткой и её детьми. Жили они довольно бедно, как, впрочем, и большинство жителей богатой Галилеи.

Мария была душевной девушкой и весьма приветливой. Она всегда радостно встречала Иуду, когда тот навещал её, и, часто выходила провожать за город, до самого озера, откуда начиналась долина да извилистая дорога в прибрежных скалах, что вела до самого Капернаума. Иуда же почему-то считал, что девушка к нему не равнодушна. Наверное, он так думал, потому что Мария никогда не говорила с ним о других мужчинах и не спрашивала об Иисусе. И это обстоятельство очень радовало Искариота.

Нынешним ранним утром Иуда как раз направлялся в Тивериаду. Он должен был получить в городе деньги от одного торговца, которому их артель строила новый дом. Работали они долго и тяжело, но и выгоду имели большую. Правда, не все из их общины, по мнению Иуды, потрудились в равной степени. Ведь плотницким ремеслом в артели занимались всего два человека, ещё один был каменщиком, сам Иуда считался искусным гончаром и потому мог с успехом помогать класть стены, умело замешивая раствор из глины и песка, а остальные были рыбаками. Вот они-то и занимались подсобными работами.

«Какой от них, рыбарей, толк? Всё больше сидят и смотрят, как мы работаем, да советы дают, умники!» – медленно идя вдоль берега озера, зло думал Иуда о своих новых знакомых. Они недавно присоединились к Иисусу, но так же, как он, считались его учениками. Искариоту это не нравилось, поэтому, наверное, настроение у него в последнее время было плохим.

Он дошёл уже до тропинки, которая вела из долины вверх и шла до самого города, когда вдруг услышал девичий голос.