— Но ты должна быть моей, если не на этом, то на том свете! — воскликнул я, вспомнив слова, которые я слышал несколько дней назад в театре.

— Как же это может быть? — удивилась Перса.

— Давай отравимся вместе.

— А чем мы отравимся?

— А вот чем, — продолжал я все решительнее. — Выпьем яд.

— Хорошо, — ответила она также решительно, — я согласна. А когда?

— Завтра, после полудня.

— Завтра я не могу, у нас завтра уроки.

— Верно, — вспомнил и я. — Завтра я тоже не могу: если я не приду в школу, мне запишут прогул, а у меня их и так уже двадцать четыре. Могут из школы исключить. Давай, если хочешь, в четверг. В четверг после полудня ни у тебя, ни у меня нет уроков.

Она согласилась, и мы договорились, что к четвергу я приготовлю все необходимое для отравления.

В четверг после полудня я украл на кухне коробку серных спичек и поспешил на место свидания, с которого мы вместе с Персой должны были отбыть на тот свет.

Мы встретились на нашем огороде, сели на траву, и из душ наших вырвался глубокий вздох боли и печали. Я достал из кармана коробку со спичками.

— Что же мы будем делать? — спросила Перса.

— Будем есть спички.

— Как это есть спички?

— А вот как, — сказал я и, отломив и отбросив головку в сторону, сунул остальное в рот.

— А что ты бросил?

— Это противно.

Она решилась и протянула руку за спичкой. Я отломил головку и отдал ей спичку. Она взяла ее и храбро начала жевать. Когда она съела три спички, на глазах у нее показались слезы.

— Я больше не могу. Никогда в жизни я не ела спичек. Не могу больше.

— Да ты и так уже, наверное, отравилась.

— Наверное, — захныкала Перса, — я чувствую, как у меня в горле что-то дерет.

— Вот видишь, значит ты уже отравилась!

Я же упорно продолжал и съел девять спичек. Но вот, наконец, и я потерял аппетит и почувствовал, как у меня в горле что-то дерет.

— Кончено! И я отравился! — сказал я торжественно, как и полагалось в такой момент. И тут наступила гробовая тишина, во время которой я никак не мог сосчитать, сколько будет четырежды семь, а Перса тоже о чем-то думала, пытаясь вытащить кусок спички, застрявший у нее между зубов. Наконец она нарушила торжественную тишину и спросила:

— А что же теперь?

Этот вопрос вселил в мою душу страшное смущение, ибо после того как мы совершили обряд отравления, я действительно не знал, что бы можно было еще предпринять. Наконец меня осенило.

— Знаешь что, раз уж мы с тобой отравленные, давай перекрестимся.

Она перекрестилась, а затем то же самое сделал и я.

— А теперь, — продолжал я, — пусть каждый идет к себе домой и умирает. Стыдно будет, если мы умрем здесь, в огороде. Мы с тобой из хороших семей, и нам не к лицу умирать под забором.

— Хорошо, — сказала она.

И мы расстались.

Все дело между тем кончилось так: Перса пришла домой и попросила, чтобы мать приготовила ей постель, а она ляжет умирать. При этом она сказала, что отравилась палками от спичек. А мать, не принимая во внимание ни ее положение, ни ее чувства, закричала:

— Ну, раз ты могла есть палки в огороде, так поешь их и дома.

Затем, задрав ей юбку, она начала выбивать с противоположной стороны все то, что так глубоко засело Персе в голову.

После такой порки Перса меня возненавидела. Тем и закончилась моя первая любовь.