На улицах женщины заглядывались на него, хотя проявлялось это по-разному, в зависимости от их положения в обществе и воспитания. Субретки, работницы и девицы легкого поведения пожирали его взглядом не таясь; знатные дамы и жены и дочери почтенных буржуа оборачивались украдкой, следили за ним из-под полуопущенных век, одаривали быстрой улыбкой.
Однако, как это ни покажется странным, он не обращал никакого внимания на красноречивые взоры прекрасных дам.
Он чувствовал, что эти женщины не для него. Ему была суждена иная любовь.
Легкие победы не привлекали его, а, напротив, отталкивали. Пожимая плечами, он проходил мимо, и сердце его оставалось безучастным к вздохам прелестниц.
Для столь красивого юноши подобное поведение было, конечно, весьма необычным. Но, может быть, причиной тому была Армель де Сов?
Если до пожара в «Театре Маленькой Королевы» Анри был всецело предан госпоже Бернар, то теперь он посвятил свою жизнь маленькой дочери Оливье де Сова.
Замечал ли он, как она растет? Видел ли, что очаровательная девочка мало-помалу превращается в девушку безупречного воспитания, восхитительно-привлекательную в целомудренной прелести своего облика? Трудно судить…
Лагардер по-прежнему называл ее своей милой сестричкой, целовал в лоб, писал длинные письма, когда уезжал из Парижа в полк… Но одна мысль преследовала его, когда он думал о судьбе этой девочки: «Я обещал найти ее отца».
…На следующий день после похорон госпожи Бернар Анри с бьющимся сердцем ступил на порог святилища — иными словами, на деревянные половицы зала, где царили два мастера фехтовального искусства.
Сняв шляпу и поклонившись, он произнес:
— Я пришел… помните? Маленький Лагардер… Госпожа Бернар умерла… теперь я свободен.
Здесь уже было несколько дворян и офицеров в коротких плащах, лейтенант драгунского полка, а также один герцог и пэр. Увидев светловолосого херувима, явно смущенного и растерянного, они не нашли ничего лучшего, как расхохотаться…
Словно молния обрушилась на всех этих щеголей… Юноша ринулся на них, набычив голову, и в мгновение ока разметал их по залу. Когда разряженные господа в довольно плачевном виде поднялись с пыльного пола, они схватились было за трости, но вовремя одумались.
В темных глазах, ставших вдруг невероятно жесткими и холодными, сверкала такая ярость, черные брови были так грозно нахмурены, что желающих проучить дерзкого новичка не нашлось.
Самые смелые, пожав плечами, произнесли только:
— Совсем еще мальчик! Ах, неугомонная молодость!
С этого времени Анри стал дважды в день приходить на улицу Круа-де-Пети-Шам. Он слушал, запоминая каждое слово, буквально впитывая в себя поучения мастеров… копировал их движения, без устали повторяя все упражнения. В этом зале давно не видели столь послушного, усердного, вдумчивого ученика…
Он оказался прирожденным фехтовальщиком. Он твердел лицом в ту же секунду, как его тонкая и белая, как у Армель, рука сжимала рукоять рапиры с наконечником. Через полгода он стал побеждать лучших учеников. Через восемь месяцев выбил шпагу из рук зубоскала Кокардаса, которому вздумалось вспомнить о его подвигах в бытность гуттаперчевым горбуном на подмостках «Театра Маленькой Королевы» и ныряльщиком с Нового моста.
Через год он уже сам мог бы давать уроки своим учителям: не в силах скрыть изумления и восхищения, те отступали перед Маленьким Парижанином (как они упорно продолжали его именовать), с трудом уклоняясь от хитроумных выпадов и время от времени восклицая: «Туше!»[53].
Смеясь и плача одновременно, мастера клинка упали друг другу в объятия и предрекли своему любимцу блистательную будущность.
Благодаря связям графини де Монборон, Анри записался в полк Жансе, которым командовал господин де Мовак-Сеньеле. Жанна написала своему кузену длинное письмо, заверяя его, что юный Лагардер по своим необыкновенным качествам заслуживает всяческого внимания и что, помимо всего прочего, королю будет приятно, если этот юноша отличится в сражениях с неприятелем.
Полковник внял совету кузины и при первой же стычке с врагом приказал вызвать к себе молодого человека.
— Солдаты созданы, чтобы умирать, — сказал он ему, — итак, я посылаю вас на смерть.
— Она отступит передо мной, господин полковник.
— Это ваше дело. Видите вон тот равелин[54] справа, весь в дыму? Отправляйтесь туда и передайте эту записку офицеру, который им командует. Верю, что вы сумеете пройти, но вот вернуться скорее всего вам не удастся. Храни вас Бог, дитя мое!
Бог сохранил его. По приказу полковника Анри остался вместе с защитниками равелина, отразил вместе с ними атаку роты хорватов, обезоружил троих из них и в гордом безмолвии провел их под пулями к палатке командира.
В следующем сражении он бросил к ногам маршала Вилара знамя, которое захватил, действуя только шпагой, не считая нужным прибегать к помощи огнестрельного оружия.
Прославленный полководец тут же произвел его в сержанты и, потрепав по щеке, сказал:
— Предрекаю, что ты пойдешь далеко!
— Я знаю, господин маршал.
Через неделю сержант Анри Лагардер совершил вместе со своими солдатами безумную по смелости вылазку, и для победных торжеств Вилар получил еще три вражеские пушки.
Тогда полковник де Мовак-Сеньеле написал своей прекрасной кузине, что она прислала ему великолепного солдата, который достоин стать дворянином и офицером, и что он лично будет умолять его величество даровать храбрецу патент младшего лейтенанта.
Только с 1686 года претенденты на получение офицерского звания, из-за роковой ошибки Людовика XIV и его военного министра, вынуждены были доказывать древность своего происхождения. Прежде дворянство можно было получить без особых затруднений, и генеалогисты короля, а именно господин д'Озье со своими помощниками, легко подписывали соответствующие свидетельства.
Однако Анри не нуждался в том, чтобы проскользнуть в ряды знати через потайную дверь — герою подобало входить через триумфальную арку.
Почтовые лошади резво неслись в Париж, везя среди прочих писем и послание полковника к покровительнице Армель, а тем временем капитан де Жевезе, командир роты, где служил юный Лагардер, перебрав на пирушке по случаю победы, беспричинно обругал своего сержанта и даже осмелился замахнуться на него тростью… Жевезе был храбрый рубака, незлобивый и отходчивый в отношениях с подчиненными, но бешено вспыльчивый под влиянием винных паров… Ответом ему была пощечина. Вечером за пределами лагеря состоялась дуэль.
Капитан был убит на месте.
Утром полковник вызвал к себе Лагардера, пожурил его и, не скрывая сожаления, сказал:
— Вот свидетельство об отпуске. Сидите тихо и постарайтесь, чтобы о вас на какое-то время забыли. В моем уважении к вам не сомневайтесь.
Итак, Анри вернулся к графине Жанне.
Вот почему Кокардас с Паспуалем смогли сразу же послать за ним своего слугу. Анри немедля отправился на встречу. Он изнывал от скуки. Если бы не Армель, он, пожалуй, последовал бы зову своей горячей натуры и ринулся в какую-нибудь авантюру: стал бы обманывать простодушных мужей и приводить в отчаяние почтенных отцов семейства, задираться по любому поводу и выходить на дуэль с первым встречным.
Мэтры увидели, как окаменело его лицо и сжались кулаки при имени герцога Мантуанского и Гвасталльского, но расспрашивать своего любимца не осмелились. Храбрецы впервые столкнулись с тем, кто превосходил их отвагой. Они обожали Маленького Парижанина и трепетали перед ним, признавая его главенство.
— Хорошо, — холодно произнес Анри, — я буду точен. Я покажу этому макароннику, где раки зимуют. Положитесь на меня.
Он ушел в задумчивости, не прибавив больше ни слова.
В памяти его вновь звучали слова умирающей Сюзон Бернар: «Златовласая Дория… герцог Гвасталльский… Лагардер… Анри, спасите Анри!»