.

О тяжелой сезонной работе, о кочерге на соседском участке и о бедах, к которым приводит невыполнение служебных обязанностей

.

Серым пасмурным майским днем со стороны Корпиломболо в Паялу вошел бодрый и подтянутый иностранец. За плечами у него висел старинный солдатский ранец, голова иностранца с коротко остриженными седыми волосами была потрепана непогодой и походила на рунический камень. В Наурисахо он остановился, сощурился на свинцовое небо и сделал пару глотков из походной фляги. После этого постучался в ближайшую избу. Когда дверь отворили, иностранец поздоровался с хозяевами на ломаном финском языке, как-то диковинно коверкая слова. Он представился Гансом, сказал, что из Германии, и спросил, не сдается ли где-нибудь на лето заброшенная дача.

Обзвонив соседей, хозяева уже к вечеру нашли Гансу обветшалый бревенчатый дом на окраине села. Хозяйка дома, выжившая из ума вдова, за последние годы нанесла в дом слой земли и соломы, поэтому немец согласился остаться здесь только после того, как пол вымыли кипятком с мылом. В дом внесли матрац и фарфоровую посуду, поставили продукты в буфет, повесили занавески, а во дворе сложили запас дров. За дополнительную плату немцу предложили подключить электричество. Ганс отказался: на пороге стоял май и электричество было ему без надобности, ведь ночи будут светлыми до самого августа. Но пожелал осмотреть баню. Она стояла на опушке леса, посеревшая от времени. Ганс распахнул закопченную дверь. Глубоко втянул воздух. И когда почувствовал банный дух, лицо его расплылось в ностальгической улыбке.

– Сауна , - пробормотал он с диковинным акцентом. - Последний раз я парился лет двадцать назад!

В тот же вечер, сидя в засаде с Ниилой, мы смотрели, как он голышом выбежал к Турнеэльвен, по которой еще плыли последние льдины, нырнул, доплыл до середины и повернул обратно. Синий от холода, со съежившимся членом, он вылез на берег, сделал несколько гимнастических прыжков и опрометью поскакал в тепло.

На другой день на таможенном складе Ганс приобрел списанную пишущую машинку, старую чугунную "Хальду". Поставил ее на крыльце, сел и печатал несколько часов, любуясь полями, где всходила сочная зелень, и слушая звенящие трели кроншнепов.

Кто же он? Зачем сюда приехал? Слухи о таинственном иностранце вскоре поползли по округе. Говорили, что Ганс - старый эсесовец, служивший в Финляндии во время войны. Там он выучил финский и полюбил баню. В конце войны, когда его роте пришлось отступать от финской армии на север через финскую часть Турнедалена, Ганса пленила дикая красота тамошней природы.

Отступая, немцы сжигали все. Таков был приказ, это была тактика выжженной земли. Каждый дом и сарай, деревню за деревней, даже церкви топили в бензине, пока весь район не превратился в полыхающее море. Весь север Финляндии был обращен в пепел. Ганс присутствовал при этом. И теперь он вернулся, чтобы воскресить воспоминания.

Так говорили. Ганс же держался особняком. В спортивных шортах он выходил на короткие прогулки, под стеснительные смешки детворы, притаившейся в окрестных кустах, делал солдатскую зарядку перед домом и печатал, выдавая страницу за страницей, строго расписанными пассажами.

Но ему мешали крысы.

Дом был наводнен ими. Должен сказать, что вдова держала несколько котов, но потом ее забрали в психушку, и для крыс наступила вольница. Они уютно устроились среди грязи, свили гнезда в матраце, прогрызли лазы в полу и плодили потомство. Ганс пожаловался хозяевам, и те одолжили ему матерого кота, но кот при первой же возможности сбежал домой. Идею с крысиным ядом Ганс отверг: многие крысы сдохли бы в своих укрытиях в подполье и провоняли бы весь дом.

Как-то вечером в первую неделю лета я украдкой наблюдал за тем, как Ганс сидит на крыльце и стучит на своей машинке. Она грохотала, как старый мотоцикл. Я прокрался вдоль стены, встал за углом и стал осторожно подсматривать. Ганс сидел ко мне в профиль. Длинный, острый, чуть сгорбленный нос, очки в стальной оправе и немногочисленная мошкара, кружившая над его макушкой, как ворох старых воспоминаний.

– Туле тянне синя ! Поди-ка сюда, - сказал он на финском, продолжая стучать.

Я замер, остолбенев от страха.

– Туле тянне! - повторил Ганс, и слова его звучали, как приказ. Он перестал печатать, снял очки и вперил в меня свой стальной взгляд.

Я вышел, дрожа. Вытянулся как рядовой, которого уличили, застукали на месте преступления.

– Полкроны за крысу, - сказал он.

Я не понимал. Чувствовал, что выгляжу глупым и напуганным.

– Здесь развелось много крыс, - продолжил Ганс. - Все время скребутся, пищат, спать не дают.

Он испытующе оглядел меня, поднялся со скрипучего стула и приблизился. Я стоял смирно, и от страха этот момент казался мне даже каким-то торжественным. Ганс был из той породы людей, перед которыми благоговеют мальчишки. Ловким движением он извлек коричневый кожаный бумажник и вынул из него десять крон. Помахал купюрой у меня под носом, в абсолютной тишине, словно это была гигантская бабочка. Бумажка была новенькая, без сгибов - такие не часто встретишь. Как это ей удалось проехать через всю Швецию без потерь? Старый король в профиль сощурил глаз. Серебристо-серая краска, четкие линии, дорогая бумага с водяным знаком, синевшим на свет. А за бумажкой мне вдруг почудился совершенно другой предмет. Электрогитара. Настоящая собственная электрогитара.

Я взял деньги. Но не стал запихивать их в карман. А отнес их домой, бережно зажав между большим и указательным пальцами, чтобы не сгибать.

Как все местные пацаны, я знал, как убивать крыс. Кладешь очищенную сырую картофелину возле стены и стоишь, держа наготове палку. Тихо и терпеливо ждешь, пока крыса не выползет из норы. Тут ее и убиваешь. Если отыщешь свежую крысиную нору, наливаешь туда несколько ведер воды.

Таким способом я убил трех крыс в первый день, еще двух - во второй. Ганс заплатил мне из своего пухлого бумажника, но остался недоволен. По его мнению, мои методы были старомодны и неэффективны. В тот же вечер он пошел в паяльскую скобяную лавку и купил восемь крысоловок со стальными пружинами, удар которых ломал грызунам хребет. Я научился заряжать крысоловки так, чтобы не отбить пальцы, и наживлять крючки кусочками сала, огрызками сыра и всем, чем придется.