– Скажите мне, м-р Бестер, – сказал директор очень тихо. – Если вам придется выбирать между мятежным телепатом и… простецом… который лоялен земному правительству и принципам Корпуса, кого вы выберете?

– Я верен Корпусу, сэр. Мятежник есть мятежник.

– Так-так. Похвальная позиция. Думаете, д-р Сандовал Бей разделяет ее?

– Конечно, сэр, – но он почувствовал искру сомнения в этом. Бей мог – всего лишь мог – при определенных обстоятельствах – предпочесть телепата.

И он понял, с упавшим сердцем, что это сомнение услышано и замечено кем-то, невидимым для него.

– Очень хорошо. Это все, м-р Бестер.

И уходя, он ощутил ту же вспышку ненависти, что почувствовал в тот далекий теперь день, когда впервые увидел человека с ледяными глазами. И было кое-что еще – опасность, угроза. Не ему, а Бею. И смешаны они были с ужасающим торжеством.

Он силился справиться с дыханием всю дорогу домой. Бей был в опасности – в серьезной опасности, в этом он был уверен. Он должен его предупредить, пойти к нему в кабинет… Нет, это безумие; послать ему анонимное сообщение.

Но что, если Бей действительно предал Корпус? Не будет ли также актом измены предупредить его?

Но это же совершенно невозможно. Бей и был Корпус, олицетворяя все доброе в нем. Даже если он и симпатизировал некоторым мятежникам, это не значило…

Директор – простец, завистливый, помешанный на власти простец, который… Он гнал эти мысли, но они возвращались. Бей в опасности. Разве можно

бездействовать?

Тут он свернул за угол и какое-то мгновение не мог понять, где находится, как ноги привели его сюда, почему мир вдруг так ожил. Почему ему снова шесть лет и вся жизнь с той поры – сон.

Место. То место, которое Смехуны выжгли в его сознании. Все это вернулось – страх, стыд – больше всего стыд. Он почувствовал спазм в груди, но усмирил его в своем сердце, прочно, холодно и торжественно. Скрипя зубами, с подергивающимися веками, он сжал руку в кулак и поспешил прочь, пока ощущения не угасли, не стали снова воспоминаниями.

Они пытались провести его. Вот что они пытались сделать. Директор намеренно заставил его думать, что Бей в опасности, чтобы проверить его лояльность, его обязательства перед Корпусом. Если он сейчас пойдет к Бею, все будет кончено, все. Никакой Высшей Академии, никакого будущего в Метапол, ничего.

Бей в порядке. Возможно – он уклонился от мысли, но не мог полностью прогнать ее – возможно, Бей даже в курсе этого. С того безрассудного преследования Бразг и Нильссона все было направлено на это – выяснить, может ли Альфред Бестер стать настоящим пси-копом.

Теперь его дыхание успокоилось, а сердце нашло размеренный ритм. Он вернулся к себе и взялся за книги.

Спустя три дня он стоял одеревеневшими ногами на коротко подстриженной траве.

"Должен идти дождь, – подумал он. – Небо должно быть черным".

Но все было иначе. Солнце сияло бриллиантом на безбрежной подушке из голубого бархата с белыми кружевами. Листва на деревьях блестела от росы. Птицы пели, хотя музыка – музыка в его голове – почти заглушала их пение.

Он был один, здесь, у могилы. Никто больше не пришел. Они сказали, что ему вообще повезло быть похороненным здесь.

– Они говорят… – он обнаружил, что гортань не слушается. "Они говорят, что вы помогали нелегалам, что вы симпатизировали им. Они выдали ордер на ваш арест, а придя, нашли вас…"

Он не мог представить это. Бей встает на стул с петлей на шее, хладнокровно отталкивает стул из-под ног. Это не складывалось. Бей ненавидел самоубийства.

"Я слышал – передавали шепотом – что вас убили. Что они дали вам выбор, и, чтобы не навлечь позор на Корпус, вы – вы сделали это, а они наблюдали. Как самурай. Правда, д-р Бей? Я доверял вам".

(Гнев, печаль, что-то вроде икоты.) "Директор был прав, или наполовину прав, не так ли? Вы могли никогда не помогать мятежникам, но вы им симпатизировали. Будь вам предоставлен тот же выбор, что они дали мне – хороший простец или плохой телепат – вы обязательно выбрали бы телепата, да? Как обошлись с вами ваши софизмы? Ваши шутки? Как могли вы предать меня – своей смертью?"

Могила не давала, конечно, ответа. Эл стоял, уставившись на свежую землю – чувствуя ее запах, как у только что вскопанной перед посадками клумбы, – и думал, сможет ли он жить. Он думал, не разорвется ли человеческое сердце пополам, не извергнется ли его жизнь из него, как извергалось все, что он ни ел, всякий раз, как он представлял себе Бея висящим там, с багровым лицом и все еще аккуратно подстриженной бородкой.

"Я мог бы предупредить вас. Я этого не сделал. Простите. Я сожалею, даже если вы и впрямь были предателем".

Должен был идти дождь. Небу следовало быть черным. Он сомкнул руку на значке в своем кармане, как будто это был гладкий кусочек кости, давно мертвой. Его голову наполняла музыка, нестройная, язвительная.

Стравинский.

Глава 10

Эл любовался лицом Фрэйи Магнуссунсдоттир. Оно было как гравировка по слоновой кости, замершее, безучастное. Казалось, она разговаривает и смотрит, не действуя мускулами; несмотря на ее года, редкие морщинки были четкими, резкими линиями, которые никогда не собирались в складки, не удлинялись и не укорачивались.

– Полевой тест, – говорила она, – повлияет не на какую-либо долю вашей оценки – он решит ее в целом. Те из вас, кто не имеет в среднем "Б" или больше, не получат к нему допуска. К этому моменту вы уже совершенно провалили курс.

– Но это… нам не говорили этого в начале обучения. Этого не было в программе! – запротестовал Роджер Филдстоун, дородный выпускник со слабым подбородком.

– М-р Филдстоун, сядьте. Я не разрешала вам говорить.

– Простите, инструктор, но это просто несправедливо. Если от нас требовалось достичь балла "Б", нас следовало поставить об этом в известность.

– М-р Филдстоун, вы чувствуете, что могли бы работать лучше, если бы знали, что это от вас требуется?

– Да, мэм.

– Понятно, – она задумчиво кивнула. – Тогда Корпус в вас не нуждается. Мастерство не должно зависеть от условий, оно должно происходить не из необходимости – но из страстной жажды. Вы должны признать, что вы восприняли мои уроки менее чем серьезно, м-р Филдстоун. Если мы дадим вам значок и PPG и сделаем вас пси-копом, с чего нам ожидать от вас большего? Я рекомендую полностью отстранить вас от программы.

– Но я выпускник, – сказал Филдстоун с паникой в голосе. – Я не могу… вы не можете… – он постоял с разинутым ртом, а затем плюхнулся обратно на свое место, спрятав лицо в ладони.

"Молодец, Филдстоун", подумал, но не передал Эл.

– Итак. Как я говорила перед неудачным выступлением м-ра Филдстоуна… – в этот самый момент дверь внезапно распахнулась. Магнуссундоттир запнулась на полуслове и обратила свое неподвижное лицо к вошедшей. – О, мисс Монтойя. Как мило, что вы присоединились к нам.

– Простите, мэм, я была под арестом.

– Под арестом.

– Да. За подсматривание за интернами во время пробежки. Мужчины носят эти узенькие…

– Са-ди-тесь, мисс Монтойя.

Монтойя улыбнулась, пожала плечами и села. При этом она заметила уставившегося на нее Эла и повела бровями. Он быстро отвел взгляд.

Он помнил Элизабет Монтойю, узнал ее в первый же день занятий. Она была той смуглой красавицей, которая поцеловала его четыре года тому назад, когда он был дежурным истуканом. Он подумывал напомнить ей о том случае, но как-то не нашел повода. Монтойя была ветреным созданием, непрерывно флиртовала, обычно скандалила, иногда для ее изгнания с курса оставалось не более слова – и все же, каким-то образом, она, казалось, не произнесет этого слова. Его раздражало, что при таком поведении она движется вперед. Ее отношение, по его мнению, не подобало кадету Пси-Корпуса.

– Если меня перестали, наконец, прерывать, – вновь начала инструктор, – я закончу то, что говорила. Для тех из вас, кого все еще интересует полевой тест – вы будете объединены в команды по четыре человека. Вы должны быть готовы в путь завтра в 05:00. Место, продолжительность и суть испытания останутся вам неизвестными. Вам не предоставят инструментов, оборудования или обмундирования. Можете совещаться между собой. Состав групп будет объявлен после занятия. Итак, если вы все обратитесь к диаграмме номер 1 в вашем тексте, мы можем начать дискуссию, заданную на сегодня.