Но сердиться она не могла – Антон каждый раз приходил все более удрученным. Правда, он старался делать вид, будто все хорошо, но Марина чувствовала, что он притворяется.
Так продолжалось больше недели. А потом вдруг он приходит совсем другой, сияющий.
– Ты знаешь? Нашли!
– Что нашли?
– Того! Гада! Эх, мне не дали, я бы его сразу выучил. А то теперь товарищеский суд, видишь ли, хотят устраивать.
– Так на тебя-то, значит, не думали?
– Оказывается, и не думали. Он давно на подозрении был.
– Так почему же ты себя мучаешь? Дай уши!
Марина шутливо дерет его за уши, и оба смеются.
Ее главной заботой было снять бремя с души Антона, ей так хотелось, чтобы он обо всем забыл! Она неодобрительно смотрела поэтому на его переписку с друзьями по колонии и недовольно морщилась, когда он что-нибудь рассказывал о ней.
– Не хочу о них ничего слушать. Молчи! – говорила она.
Нехотя, поджав губы, она согласилась прочитать и письмо от Славы Дунаева.
Он писал, как поступил на работу, как отказывал ему в том тот самый начальник, который когда-то «осложнил ему жизнь», и как Слава добился своего и «связал концы» – выговорил начальнику все при всех, прямо глядя в глаза. Дальше Слава писал, что он начал готовиться в школу для воспитателей, о которой мечтал, и вот его встретили старые дружки и стали втягивать опять в свою компанию, а когда он наотрез отказался, напали на него и избили.
«На меня сыпались удар за ударом, но я не думал обороняться. Моя душа настолько перегорела в переживаниях за прошлое, что эти удары я ощущал так, как после знойного дня будто неожиданно пошел дождь, и я наслаждался этим дождем. Теперь с ними все кончено, будем набирать высоту».
– Вот это да! Это парень! – воскликнула вдруг Марина. – И это тебе урок! Да, да! Набирать высоту. И довольно тебе носиться со своими переживаниями!
Вместо ответа Антон продекламировал:
– Что это? Откуда? – спросила Марина. – Послушай, в самом деле, Антон, довольно! Ты все искупил, и на все нужно ставить точку. Нужно набирать высоту. Бери себя в руки и поднимай голову, вступай в комсомол и становись в общие ряды.
– Какой комсомол? Кто меня туда примет? – почти испугался Антон.
– А почему? Что у вас, в комсомоле, ребята такие формалисты?
– Ну, что ты? Ребята хорошие… Мне Валька Печенегов уже предлагал.
– Так что же ты? Сам не хочешь?
– Как так не хочу? А только…
– Опять «только»? Брось прибедняться, Антон! Слышишь, Антон? Я тебя любить такого не буду.
Антон понимает, окончательно понимает, какое для него счастье – Марина.
40
Так прошла зима, весна и наступило лето. Москва готовилась к приему гостей. Со всех концов земли должна была съехаться в столицу молодежь, вестники мира и дружбы, на шестой, Московский фестиваль. К этому готовились все: чистили и украшали город, готовили подарки, сувениры, каждый думал о том, как лучше, радушнее, теплее встретить гостей.
Мир и дружба!
Готовились и Марина и Антон: Марина записалась в хор молодых строителей, а Антон вступил в бригаду содействия милиции, чтобы в дни фестиваля следить за теми, кому вздумается нарушить порядок.
Но праздник праздником, а дело делом. Страна продолжала работать – косить, пахать, убирать хлеб, ковать, сверлить, выпускать машины и строить. А по планам, утвержденным в Кремле, где-то там, в глухой сибирской тайге или на дальневосточных сопках, а может быть, на берегу Енисея или в полярной тундре, на вечной мерзлоте, нужно было ставить новый город, или прокладывать железную дорогу, или сооружать электростанцию. И там нужны были люди, молодежь. Клич дошел до каждого завода, стройки и до каждого честного сердца, дошел и нашел там такой же честный и искренний отклик.
– Ты знаешь, Антон! У нас в комсомольской организации путевки есть – в Сибирь.
– В Сибирь?
– Да, в Сибирь. На стройку.
– Ну и как?
– А ты как?
– А я не знаю, у нас что-то молчат,
– Узнай.
Антон пошел в комитет комсомола.
– Путевок нет, на наш завод не дали, – сказали ему там.
– А если я хочу?
– Узнаем в райкоме. Зайди через денек-другой. Зашел через денек-другой.
– Нет путевок. Не дают.
– А если я хочу?
– Ну мало ли что хочешь. Нельзя.
Антон не может поймать взгляд девушки, которая с ним разговаривала, и вдруг все понимает…
– А к секретарю можно?
– Пройди. Антон идет к секретарю райкома.
– Я хочу на стройку. Почему мне говорят «нельзя»?
– Значит, нельзя! – отвечает секретарь.
– Потому что я судимый? Да?
Секретарь поднимает на него глаза.
– Ты пойми… Как тебя? Шелестов твоя фамилия? Пойми, что туда требуются самые проверенные и… надежные люди.
– А я ненадежный? – и голос Антона ломается.
– Я этого не говорю, но… Как комсомолец, ты совсем молодой, а к тому же… – Секретарь разводит руками. – Согласись, это же государственное дело. Мы в прошлом году послали таких вот, а потом нам же и попало по шапке. Они там чего-то натворили, а нам попало. Видишь? А работать везде можно, чего ты расстраиваешься?
Но Антон во что бы то ни стало хотел добиться своего.
– Они там за свою шапку боятся, а для меня это жизнь, дело чести! – говорил он Марине. – И не просто путевка, мне работа нужна, такая работа, чтобы во всю силу. Я прошел все факультеты жизни, и мне хочется сделать такое… Я не знаю!.. Ну, чего никто не сделает! Ты понимаешь! Ты одна понимаешь меня, Марина!
– И добивайся, Антон! Молодец! Ты иди! Ты вплоть до ЦК иди!
Антон ходил и добивался и действительно вплоть до ЦК комсомола дошел и добился.
Оставалось последнее препятствие – родители.
Разговора с ними Марина боялась больше всего. Но, очевидно, ее предыдущие бои сыграли свою роль, и теперь ей пришлось легче. Отца она обезоружила тем, что напомнила ему его же слова: «Кто хочет сам пожить, а кто – чтобы всем жилось хорошо и счастливо. В этом – все дело, основное различие». Георгий Николаевич прослезился, торжественно сказал: