Тем, кто окончательно рассеивал возникавшие новые сомнения и без устали устанавливал связи, был Штауффенберг. Он вовлекал в заговор все новых людей и вопреки всем преградам, несмотря на неуклонное требование союзной коалиции о безоговорочной капитуляции, несмотря на риск возникновения новой легенды «об ударе кинжалом в спину» и упреков в расчетливом оппортунизме, неуклонно держал курс на покушение и государственный переворот. Будучи сам родом из южногерманской аристократической семьи и находясь в родственных отношениях с семьями Йорков и Гнайзенау, он в юные годы был близок окружению Стефана Георге, и, если это даже всего лишь легенда, рассказывали, что 30 января 1933 года в Бамберге он шел во главе охваченной восторгом толпы; в любом случае, революционное начало и ранние успехи Гитлера он встречал не без одобрения. Однако под впечатлением еврейских погромов 1938 года этот талантливый офицер генерального штаба впервые стал относиться к режиму скептически, а в ходе войны – в первую очередь, в связи с оккупационной и антиеврейской политикой на Востоке – превратился в принципиального противника национал-социалистического государства. Ему было тридцать семь лет, на североафриканском театре военных действий он потерял правую руку, два пальца на левой и один глаз. Предприятию, прозябавшему в бесчисленных маневрах мыслей, он придал организационный фундамент и на место устаревших понятий, заведших многих офицеров в непроходимые дебри сталкивающихся друг с другом ценностей, он поставил почти что революционную решимость: «Давайте посмотрим in medias res[605], – начал он разговор с одним из заговорщиков-офицеров, – я при помощи всех имеющихся в моем распоряжении средств занимаюсь государственной изменой» [606].

Время торопило. Весною заговорщикам удалось в лице Роммеля привлечь на сторону планов государственного переворота не только фельдмаршала, но и одного из самых популярных военных. Примерно в то же время Гиммлер сказал Канарису, что ему точно известно о планируемом в кругах вермахта мятеже, и что он в нужный момент нанесет удар по этим планам. Кроме того, со дня на день ожидается вторжение союзников, которое неминуемо сорвет все побочные политические намерения заговорщиков, а главное – даст закостеневшим в своих традиционных предрассудках офицерам старшего поколения повод для новых уверток. Когда же, наконец, гестапо схватило Юлиуса Лебера и Адольфа Райхвайна при их попытке расширить сеть ячеек Сопротивления путем контактов с группой коммунистов Антона Зефкова, события потребовали незамедлительного принятия решения. ДажеШтауффенбергаотставить все соображения об успехе или неуспехе и не ждать более: «Покушение должно осуществиться, coute que coute[607]». Если оно и не удастся, то несмотря ни на что нужно действовать в Берлине. Ибо речь уже будет идти не о практической цели, а о том, чтобы участники немецкого движения Сопротивления перед лицом всего мира и истории поставили на карту свои жизни. Все остальное по сравнению с этим – пустяки» [608].

В ночь на 6 июня 1944 года из портов Южной Англии двинулись к континенту силы вторжения. Армада из пяти тысяч кораблей направлялась к берегам Нормандии, в то время как на флангах предполагавшейся зоны десанта уже спускались подразделения британских и американских парашютистов. Около трех часов утра за несколько километров от берега были спущены на воду первые десантные баркасы, и вскоре, при сильном волнении на море, оставив позади транспортные суда, они устремились вперед. Три часа спустя, когда уже совсем рассвело, и они приблизились к берегу, над этой полоской нормандского побережья появились тысячи самолетов и осыпали немецкие позиции нескончаемым градом бомб. Одновременно по всему району десанта был открыт огонь из крупнокалиберных орудий боевых кораблей. В некоторых местах, прежде всего на полуострове Котантен и у устья Орна, сопротивление немцев оказалось неожиданно слабым, и операция по высадке прошла успешно. Только на центральном участке, у Вьервилля, американцы натолкнулись на немецкую дивизию, случайно поднятую по тревоге для проведения учений, и попали под ожесточенный заградительный огонь. Обороняющиеся вели стрельбу «по ковру из людей», как было сказано в одном донесении, вдоль всего берега полыхали танки, самоходные орудия и корабли, он был усеян убитыми и ранеными [609]. К вечеру американцы захватили два небольших плацдарма, а англичане и канадцы – прилегающий участок побережья шириной примерно в триста квадратных километров. Но главным было то, что союзники уже имели в районе высадки численный перевес.

Неспособность оборонявшихся успешно противостоять этой операции вновь продемонстрировала их слабость как в материальном, так и в военном плане. Даже достоверных сведений о предполагаемом времени и месте вторжения ставке фюрера получить не удалось. Немецкая авиация не сумела обнаружить скопления войск и судов в районе их развертывания в Южной Англии, а сигналы абвера, точно предсказавшего дату высадки, услышаны не были [610]. Главнокомандующий Западным фронтом фельдмаршал фон Рундштедт еще 30 мая докладывал Гитлеру, что никаких признаков предстоящей высадки не наблюдается, а фельдмаршал Роммель, ответственный за оборону побережья, 5 июня оставил свой штаб и отправился на совещание к Гитлеру в Берхтесгаден. К тому же немецкое военное руководство было убеждено в том, что нападения противника следует ожидать в самом узком месте Ла-Манша, у Па-де-Кале, и поэтому главные силы были сосредоточены именно там. Гитлер же, напротив, руководствуясь своей удивительной «интуицией», говорил, что Нормандия представляет собой не менее подходящий для вторжения район, однако в конечном счете пошел на поводу у своих военных специалистов, тем более, что их мнение, как казалось, подтверждалось различными мерами противника.

Однако куда более примечательным оказалось замешательство немецкого руководства, которое выявило это вторжение. Оно наметилось еще тогда, когда Гитлеру не удалось свести противоположные взгляды своих генералов на наиболее целесообразный способ отражения операции по высадке в какую-то единую концепцию [611], и в конечном результате расплывчатые компромиссы, усугубленные царившей неразберихой в области компетенций, создали такую ситуацию в сфере принятия решений, которая парализовывала все операции [612]. 6 июня рассыпанные по всему Берхтесгадену инстанции военного руководства, каждая из которых не могла функционировать в полном объеме без другой, целых полдня только и были заняты тем, что вели друг с другом телефонные переговоры и спорили главным образом о том, перебрасывать ли на Запад четыре дивизии из резерва, в то время как сам Гитлер после очередной ночи со своими длинными пустыми монологами отправился спать лишь под утро, и поначалу никто не хотел его будить. Только вскоре после полудня состоялось, наконец, что-то наподобие обсуждения обстановки, но Гитлер попросил его участников отправиться в находившийся примерно в часе езды на автомобиле замок Клессхайм, где он ожидал в тот день венгерского премьер-министра Стояи. С миной, не позволявшей понять, считает ли он действия западных союзников обманным маневром или сам хочет обмануть свое окружение, Гитлер после своего прибытия туда подошел к столу с военными картами и легкомысленным тоном сказал на диалекте: «Вот так-то, пошло-поехало». Спустя несколько минут, когда ему разъяснили положение на новом фронте на последний момент, он поднялся для «более наглядного знакомства с обстановкой» в помещения этажом выше [613]. Наконец, около семнадцати часов он отдал распоряжение «уничтожить противника на плацдарме уже вечером 6. 6. вечером».