К тем скудным успехам, которыми мог бы похвастаться Гитлер в этот период парализованности, относится прежде всего привлечение им на свою сторону Грегора Штрассера. До провалившегося ноябрьского путча этот аптекарь из Ландсхута и гауляйтер Нижней Баварии, которого привёл в политику «фронтовой опыт», лишь изредка появлялся на сцене. Однако, воспользовавшись отсутствием Гитлера, он сумел двинуться в первый ряд и принести национал-социализму определённое количество сторонников в рамках «Национал-социалистического освободительного движения» – главным образом в Северной Германии и в Рурской области. Этот грубовато сбитый, хотя и не лишённый тонких чувств мужчина, не чуравшийся драк в ресторациях и читавший в оригинале Гомера, а в целом являвший собой и впрямь этакое клише тяжёлого на подъем баварца из числа зажиточных граждан маленького провинциального городка, был весьма примечательной фигурой и имел, помимо собственного ораторского дара, в лице своего брата Отто ещё и умелого и напористого союзника-журналиста. С не раз уже сломленным и холодным неврастеником Гитлером он сошёлся с трудом, личность последнего была тут такой же большой помехой, как и имевшее дурную репутацию его послушное окружение, в то время как совпадение политических взглядов сводилось почти исключительно к трактовавшемуся самым широким образом и игравшему всеми красками, но совершенно не имевшему точного определения понятию «национал-социализм». Но его восхитила магия Гитлера и способность того собирать приверженцев и мобилизовывать их ради какой-либо идеи. В мероприятии по «новообразованию» партии Штрассер не участвовал. Когда же Гитлер в начале марта 1925 года предложил ему в качестве отступного за выход из «Национал-социалистического освободительного движения» широкую самостоятельность по руководству НСДАП во всём северно-германском регионе, Штрассер самоуверенно подчеркнул, что примкнёт к Гитлеру не как последователь, а как сподвижник. Он оставляет за собой право на свои принципы и сомнения, но выше всего для него – перспективность и нужность идеи: «Поэтому я отдал себя в распоряжение господина Гитлера ради нашего сотрудничества».[74]
Это приобретение уравновесилось, однако, весьма примечательной потерей. В то время как Штрассер с бурной энергией приступает к построению партийной организации в Северной Германии и в короткий срок создаёт между Шлезвиг-Гольштейном, Померанией и Нижней Саксонией семь новых партийных округов-ray, Гитлер демонстрирует свою решимость любой ценой, даже за счёт дальнейших потерь, утверждать собственный авторитет и свою концепцию – он порывает с Эрнстом Ремом. Выпущенный, несмотря на обвинительный вердикт, мюнхенским народным судом на свободу, этот отставной капитан незамедлительно начал собирать своих бывших соратников времён добровольческих отрядов и «Кампфбунда» под знамёна нового союза «Фронтбанн». С растерянностью взиравшие на возрастающую нормализацию ситуации, вечные «только-солдаты» были почти все без исключения готовы вступить в это новое объединение, быстро набиравшее силу благодаря энергии и организационному таланту Рема.
Гитлер не без беспокойства следил за этой активностью ещё из крепости Ландсберг, поскольку она равным образом угрожала и его досрочному освобождению, и его руководящей позиции в рядах движения «фелькише», да и его новой тактике тоже. Среди уроков, усвоенных им из ноябрьских событий 1923 года, был и тот, что ему следует отмежёвываться от всех вооружённых формирований, от их порождаемой оружием самоуверенности, мании конспирации и игр в солдатики. То, что, по мнению Гитлера, было необходимо НСДАП, так это парамилитаризованное, стоящее исключительно под политическим командованием и, следовательно, подчиняющееся только ему одному партийное войско, в то время как Рем придерживался прежней идеи тайной вспомогательной армии для рейхсвера и даже подумывал о том, чтобы сделать СА независимыми от партии и командовать ими как подразделениями своего «Фронтбанна».
В принципе, это было все тем же старым спором о назначении и функции СА. В противоположность тугодуму Рему Гитлер за это время уже приобрёл определённый эмоциональный и рациональный опыт. Он не забыл Лоссову и офицерам его штаба их предательства 8 и 9 ноября, но одновременно усвоил из событий той ночи, что присяга и легальность для большинства офицеров являются непреодолимым моральным барьером. Нарушенная Лоссовом клятва не в последнюю очередь была отчаянной попыткой вырваться из не предусмотренной правилами, позорной двусмысленности нелегальности, в которую втянули армию Кар, Гитлер, собственная нерешительность Лоссова, да и вся ситуация вообще, и Гитлер сделал отсюда вывод, продиктованный ему его собственным честолюбием руководителя, – избегать какой бы то ни было тесной связи с рейхсвером, ибо именно в этом и было начало любой нелегальности.
В первой половине апреля дело дошло до ссоры. Рем был страстным приверженцем Гитлера, он вообще был искренним, ненавязчивым человеком, столь же непоколебимо сохранявшим верность своим друзьям, как и своим взглядам. Надо полагать, Гитлер не забывал, чем он обязан Рему с самого начала своей политической карьеры, но в то же время он видел, что времена переменились и обладавший когда-то немалым влиянием человек стал своенравным, обременительным другом, едва ли вписывавшимся в изменившиеся условия. Правда, какое-то время он ещё колебался и уходил от настойчивых домогательств Рема, но затем без каких-либо угрызений совести все же решился на разрыв. В ходе их беседы в середине апреля, когда Рем в очередной раз начал требовать строгого размежевания между НСДАП и СА и одновременно упорно настаивать на праве командовать своими подразделениями как частной армией, находящейся вне всех партийных и текущих раздоров, дело дошло до ожесточённой перебранки. Особенно обидело Гитлера, что планы Рема не только делали его, как это уже имело место летом 1923 года, пленником чужих целей, но и, помимо всего, опять опускали его до роли «барабанщика». И когда, будучи в оскорблённых чувствах, он упрекнул Рема в предательстве их дружбы, тот прекратил разговор. День спустя он письменно сообщил, что снимает с себя обязанности по командованию СА, однако Гитлер никак на это не прореагировал. В конце апреля, сняв с себя обязанности по руководству «Фронтбанном», он вновь обратился к Гитлеру с письмом, которое закончил такой примечательной фразой: «Я пользуюсь случаем, чтобы, вспоминая те прекрасные и тяжёлые часы, которые мы пережили вместе, сердечно поблагодарить тебя за твоё товарищеское отношение и попросить тебя не лишать меня твоей личной дружбы». Но и на это письмо ответа он не получил. Когда же на следующий день он передал в печать «фелькише» заметку о своём уходе, то «Фелькишер беобахтер» напечатала её без каких-либо комментариев.[75]
В то же самое время произошло событие, которое не только продемонстрировало Гитлеру, сколь опасно тают его шансы, но и наглядно показало ему, что разрыв с Людендорфом, случившийся по преимущественно личным мотивам, был политически совершенно оправдан. В конце февраля 1925 года умирает социал-демократический президент страны Фридрих Эберт, и по инициативе Грегора Штрассера группы «фелькише» выдвигают в противовес усердному, но совершенно неизвестному кандидату правых буржуазных партий д-ру Ярресу собственного кандидата с именем – Людендорфа. И вот генерал, получив чуть больше одного процента голосов, терпит на выборах сокрушительное поражение, что не без злорадного удовлетворения и принимается к сведению Гитлером. Когда же через несколько дней после выборов в результате несчастного случая погиб д-р Пенер – единственный достойный доверия и уважения сподвижник, который у него ещё оставался, – казалось, что политическая карьера Гитлера и впрямь закончилась. В Мюнхене партия насчитывала всего 700 членов. Антон Дрекслер от него ушёл и, разочарованный, основал собственную партию, соответствующую его скромным запросам, хотя драчливая гвардия Гитлера превратила в свою любимую забаву вылавливать членов «конкурирующей фирмы» и задавать им трёпку. Схожим образом обстоит дело и с другими родственными группами; нередко и сам Гитлер, с гиппопотамовой плетью в руке, участвует в штурме собраний и появляется на трибуне, молча улыбаясь, поскольку не имеет права выступать, и приветствуя массы. Перед вторым туром выборов президента страны он призывает своих сторонников голосовать за выдвинутую к этому времени кандидатуру фельдмаршала фон Гинденбурга. Конечно, при том положении дел Гитлер вовсе не собирался пускаться в «многолетнюю политическую спекуляцию», как будет расцениваться потом его решение выступить в поддержку Гинденбурга[76], да и те немногие голоса, коими он располагал, погоды не делали. Но важным тут было то обстоятельство, что тем самым он демонстративно вступал вновь в ряды «партий порядка» и приближался к этому овеянному легендами человеку – тайному «эрзацкайзеру», в руках которого уже был или скоро будет ключ к почти всем без исключения инструментам власти.