Взгляд М. С. снова натыкается на катану в чёрных лакированных ножнах, лежащую поверх одежды. Тоже старый меч. Но не Еггтовский. В клинке, рукояти и ножнах нет ни малейшей вычурности. Только совершенная красота. 'Самый прекрасный меч, изо всех какие я видел' — сказал про оружие Кэрт. Сколько-то лет назад, очень давно, жил этот мастер. Ковал только такие вот странные для грэдов мечи. Но они славились остротой и крепостью. И очень ценились. Мастер умер, никому не передав секретов. Ему пытались подражать, выходило достойно. Но не то. А форма мечей не оставляла сомнений, откуда родом был тот мастер. Ибо ковал он только катаны и виказиши. Да и слова эти пришли от него. Мечи очень ценились. Свой Марина взяла из личной коллекции императора.

Снова взглянула на хозяйку меча. Как летит время… Совершенство юности. Она ещё долго будет прекрасной. Какое-то тепло и как будто свет её сейчас окружает. А на людях так холодна.

''Хочет казаться сильной, а на деле — такая беззащитная. Не ждущая зла от людей. Наивная и романтичная, несмотря на весь свой ум. И пережитое. Как говорят в том мире — 'Хороших знаю хуже я, у них должно быть крылья' . А она такая. Просто хорошая. И даже катана её — как в старину. Просто признак благородного. Не по рождению. По духу. Какое же ты всё-таки чудо, доченька' .

— Мама, плыви сюда. Вода прелесть!

— Нет. Я тут посижу. Стара я уже для таких забав.

Марина рассмеялась.

— Ты не состаришься никогда. Ты и сейчас молодая!

— Угу. На пятом десятке.

— Четвёртый ещё не кончился.

Снова смеется. Встает в полный рост. Разводит руки в стороны. Некоторое время так и стоит, закрыв глаза, и подняв лицо к солнцу. Жаль, скульптора нет, запечатлеть подобную красоту. Ибо так мало красивого в мире. И прекрасное всегда очень хрупко. А крепкое — не прекрасно. Стоят каменные стены мёртвых крепостей. Но давно исчезли сады, бывшие за этими стенами. А мрачные стены так и возвышаются уже не первую тысячу лет. Уже забывшие и сами, для защиты чего их возводили. Прекрасного уже нет, а мрачные камни стоят.

Место здесь всё-таки какое-то волшебное. Словно с картины Софи. Осталось несколько очень смелых её автопортретов. А М. С. давно не бывала в музеях, и не знает, висят они, или пылятся в запасниках. Всех ханжей как ни старайся, не выведешь. А книги о творчестве Софи, где почему-то замалчивались некоторые аспекты её многогранного таланта почему-то появляются. Её уже принялись классифицировать. И ряд пропитанных сказочным духом работ почему-то отнесли к раннему периоду творчества (Софи ставила подписи, но никогда не ставила дат на картинах). Что же, волшебные виденья и вправду плоховато сочетаются с яростными людьми со смертью во взглядах с её последних работ. Но одновременно создавались 966 год, и серия работ-видений. Это Софи почему-то их не захотела выставлять. 'В них есть моя душа. Но нет духа времени. А в 966 есть и то, и другое. И не нравится мне это' .

Дух времени. А сейчас словно ожившую картину Софи видишь перед собой. Спокойную, прекрасную, но всё-таки немного холодную. И с тем самым чуть уловимым ощущением тревоги, которое так мастерски умела передавать она.

Здесь тихо. И прекрасно. И прозрачна вода. И совершенна юная нагая богиня.

Но там, у островка, вечным сном спит мертвое чудовище, лежит сбитый истребитель. И даже торчит чуть-чуть из воды, и блестит в солнечных лучах, стабилизатор.

Словно и вправду застыл мир как на картине. Установилась в нем, наконец, гармония.

И равновесие не нарушилась, когда Марина прыгнула, почти не подняв брызг, и поплыла.

Картины Софи… Ведь и сейчас есть несколько, не виденных никем. М. С. знает про них. Они не устраивали сестру. И она запретила их выставлять.

А одну работу признали бы шедевром. Если бы её кто-нибудь видел, кроме автора. Даже изображенная на ней только через много лет узнала, что картину Софи всё-таки закончила. Увидела. Сначала не поняла, кто это. Но потом… Копнула в прошлом.

Обе они были очень юны тогда. Такие непохожие сестрички. Почти тепличные создания, с восторгом смотревшие на мир.

''Дух лесного ручья' — так хотела Софи назвать эту работу.

Лукавое зеленоглазое существо. Необычного цвета глаза только подчеркивают загадочность облика. Играют в них живые и озонные огоньки. Рассыпаны по плечам длинные чёрные волосы.

А тело юное, не до конца сформировавшееся. Не лишившееся ещё детских черт, но уже приобретающее черты будущей красавицы. Такое волнительно-прекрасное. Нереальное и переполненное жизнью одновременно. Играет солнце в волосах. Лукавство и озорные огоньки во взгляде. Её рисуют такой — и в этом тоже своеобразная проказа.

Семнадцатилетняя Софи так изобразила младшую сестру. Милым, проказливым и всё-таки добродушным и таким безобидным и беззащитным по большому счёту существом.

И тогда ещё Марине неоконченная картина очень нравилась. Её изобразили такой красивой! А как и большинство сверстниц она неравнодушна была к своему телу. Любила танцевать, вертеться перед зеркалом, писала стихи. И много смеялась… И как-то это все причудливо сочеталось с любовью к оружию и интересу к происходящему в мире. А потом… 'Мне даже показалось, что это не ты. Всегда казалось, что-то в тебе скрывается. Что-то… не злое, и не доброе. Странное' .

От картины просто сквозит ощущением красоты, нежности и беззащитности.

Но ведь это волшебное существо стало чудовищной М. С…

День клонится к вечеру. Но ещё очень тепло.

Голова Марины лежит на коленях М. С… Смотрит Марина на облака и говорит. А М. С. оглушает тишина. Оглушает почти до физической боли. Ощущение покоя… Но почему так тяжело на душе? Или просто нет привычки к тишине?

— Наверное, первое мое осмысленное воспоминание детства. Года два мне было. Лето. Всё такое яркое. И ты. Почему-то помню твой запах, ты всегда пахла кожей и металлом. Я редко помню тебя весёлой. Не язвительной, а именно по-человечески веселой. Ты смеялась. Подхватила меня на руки, кружилась по комнате. Какой же большой, сильной и доброй ты мне казалась.

И я точно знала, что больше ни у кого нет такой замечательной МАМЫ.

Твой мотоцикл. Чёрный, но так блестел!

Спросила — хочешь покататься. Я разумеется, сказала 'да' , хотя и не понимала, как на нем сидеть.

Дорога. И ветер в лицо. Я только потом поняла — Марина добродушно улыбнулась. Любое мужское сердце растаяло бы от такой улыбки — насколько же ты бесшабашная. Касок ни себе, ни мне не надевала. А ветер был таким. И так хорошо и радостно было нам.

— Мне в тот день исполнился двадцать один год. Совершеннолетие по старым законам. Повидала я к тому времени сама знаешь сколько. Но захотелось почувствовать обычной смешливой девчонкой. Пусть и с невыносимым характером. И день был красивый. И страшно хотелось танцевать. Мир снова казался чудесным. И мир ещё не успел научить тебя грустить. Мир казался добрым в тот день… Да может и был таким. В тот день.

— Сейчас ты словно не М. С., а просто моя Мама. Добрая, заботливая, и как говорят, маленькие дети, самая лучшая в мире. Ты ведь могла быть такой всегда, а не время от времени.

— Но тогда бы у нас не было страны. Да и вряд ли мы были живы.

— За все в этом мире надо сражаться… Но почему надо драться за то, что дается человеку изначально. За тишину и покой?

— Не знаю — просто ответила М. С. — машина во мне может выдать сейчас заумное рассуждение на данную тему. Но человек говорит 'Не знаю' .

— Гармония. Ощущение гармонии. С самой собой. И с миром. Когда сидишь вот так. Ощущаешь всю красоту мира. И себя ощущаешь его частью. Нигде не испытывала подобного. Заколдованное место. Добрым кем-то к людям заколдованное. До него тяжело дойти. Но когда дошёл — обретаешь многое.

Злые люди сторонятся таких мест, и никогда не придут сюда.

— Меня называют злой. Но я здесь.

— Ты не злая. И не добрая. Ты сама забыла, какая ты есть.

М. С. молчит. Как очень часто бывало в подобных спорах, и здесь Марина оказалась права.