— Твою мать! И здесь сестренка обошла!

Он словно не слышал.

— Запах. Я снова узнал его. Не слышал многие годы. Бензин. Запах бензина. Запах самых кровавых войн в истории. Кровь, грязь, и железо. Я просто смотрел. На образ. Не замечая, что оборван угол, и сам портрет потерт. И этот портрет. Немыслимое сочетание. Тогда и произошел надлом. Не выдержала броня. Или просто впервые за несколько дней появилась возможность анализировать. Масштаб лжи. Масштаб ярости. Вашей ярости. Грязное и кровавое время отчаянных людей. Я не забыл, ибо сам был таким. Давно. Очень давно.

Кому, и зачем всё это понадобилось? Вы не вписались ни в одну схему… Мы столкнулись словно с самими собой. С теми, какими были столетия назад… Долго живя, мы так и не научились ценить жизни… По крайней мере, чужие.

— А больше ничего не искал?

— Чего именно?

— Ну…Микробиология у вас высокоразвитая. Может, в неё ещё чего-нибудь вкатили. И бомбу ходячую наполненную бактериями нам подкинули.

— Местечко, где она лежала убивает всю известную микроскопическую живность.

— Известную. Подчёркиваю.

— Слишком уж извращенно.

— А почему бы и нет? Похоронить-то надо не всех, а кого-то конкретного. Длинноухого такого, к примеру.

— Или зеленоглазую. Слушай, а что мы мучаемся? Давай её просто шлёпнем. Тем более, если версия о бактериологической бомбе верна, то мы уже столько всего нахватали.

— Знаешь, все ваши, и наши бактерии крайне плохо переносят внутреннее промывание организма медицинским спиртом в больших количествах… Да и шлепнуть такую пожалуй рановато.

— Отшлепать уже поздно.

— Не учи меня генетике. Всем вашим, да и нашим специалистам до одного меня расти и расти!

— Хм. А я и не знала, что от переохлаждения может мания величия начаться.

Кэрт глянул ей в лицо. М. С. с трудом удержалась, что бы не поежится. Взгляд генерала вполне мог заморозить.

— Родная. Генетика, это такая наука, у которой есть всеми признанный возведенный на пьедестал основатель. И эту самую статую ты видишь перед собой. Даже сейчас мои заслуги в данной области никто не смеет оспаривать.

— Дрозофилы и военно-полевая хирургия. Странное сочетание.

— Ничуть. Меня заинтересовали существа, имеющие большое сходство с нами. А где лучше всего изучать таких существ, как ни у них на родине.

— А у вас там сейчас запарка! Все школьные учебники переписывать надо, да кому-нибудь иному создание новой науки приписывать.

— Зачем ещё это? И проще средства найти можно: написать, что я от тяжелейшей психической травмы просто сошел с ума. И все.

Тогда… Только теперь я стал понимать, как грамотно оттирали меня от привезенной экспедицией генетического материала. Попади он ко мне… Возможно, вся история пошла бы по-иному.

При определенных обстоятельствах, решающим бывал как раз мой голос.

— В общем, ей о некоторых аспектах своего происхождения знать вовсе не обязательно.

— Полностью с тобой солидарен. Но можно я её препарирую?

— Убью!

— И кто из тебя железо в следующий раз выковыривать будет?

— Иногда смотришь в небо, дневное, ночное — без разницы. Смотришь, и думаешь, как ребенок: а что там наверху? Загадка, тайна, другой мир… Что там, у звезд?

— Оказавшись у звезды видишь просто другое небо и новые звезды. И так без конца. Найдешь у звезды всё что хочешь, кроме одного — своей детской мечты.

Марина, как обычно проснулась рано. Но Рэтерн уже не было. Она всегда спала очень мало, зато Дина отсыпалась до полудня.

Рэтерн налаживала кухонную аппаратуру. В корабле были большие трюмы с различными товарами, предназначенными для обустройства новых поселений. Всё это саргоновцы по мере возможности использовали теперь для собственных надобностей. В доме М. С. за счёт трофеев и под 'руководством' Рэтерн оборудовали кухню, ибо люди неплохо умели обращаться с оружием и боевой техникой чужаков, жизнь как говорится заставила их этому учиться, но учиться обращению с бытовыми приборами было и некогда и незачем. А трофеев оказалось довольно много. И поэтому Рэтерн почти каждый день вызывали в какую-нибудь часть для настройки аппаратуры. Спецом Рэтерн была не бог весть каким, но кое-что после её визитов какое-то время работало. А потом опять ломалось, чаще всего из-за нестабильного напряжения, к которому аппаратура чужаков совершенно не приучена.

А М. С. после пары подобных визитов вызвала её к себе и поставила в известность, что ей присвоено звание военного техника 2-го ранга, и теперь довольствие она получает не по своей прежней норме, а по 1-й категории. И заодно, дала пистолет.

А самой Рэтерн вся эта беготня доставляет определённое удовольствие — наконец-то слушают, что она говорит, наконец-то с её мнением считаются, и явно уже весьма и весьма уважают. И она никому не говорила, но впервые в жизни оказалась в месте, где её просто считают своей. А она сколько себя помнит страдала от одиночества. И постоянно ощущала себя никому не нужной, а тут она вдруг оказалась нужна очень многим.

И вскоре едущая куда-либо на джипе или бронетранспортёре тоненькая фигурка девушки-чужака в полушубке и больших меховых наушниках стала такой же привычной частью жизни города, как размалёванные языками пламени аэросани или самоходка с расписанной рубкой. Рэтерн стала своей.

За ночь почти все установки вновь перестали работать. Но Рэтерн меньше чем за полчаса почти все снова запустила.

— У тебя здорово получается — сказала Марина входя.

Рэтерн усмехнулась.

— Там, у нас, меня, как бы это сказать? А! На орудийный бы выстрел не подпустили.

На грэдском Рэтерн говорит почти как на родном, акцент у неё очень лёгкий и почти незаметный. Марина тоже неплохо владеет кэртерским. Но с Рэтерн на нём практически не разговаривает.

— Впрочем — продолжила Рэтерн — как оказалось я с этими установками неплохо обращаюсь — она явно весьма довольна собой — А вот к чему меня готовили, здесь оказалось совершенно не нужным.

— Ты не рассказывала об этом.

— А и не о чем рассказывать. Персонал для наблюдения за резервациями. Персонал для обучения — Рэтерн ухмыльнулась — обучать аборигенов надо ровно настолько, что бы они различали наши дорожные указатели и не попадали под наши транспортные средства. В общем, полный бред, и я в него, по крайней мере, не верила. И оказалась права.

Только сейчас Марина заметила ремни и кобру под мышкой Рэтерн.

— Откуда у тебя пистолет?

— Твоя мама приказала что бы я носила, вроде как для безопасности.

Рэтерн осторожно вытащила пистолет из кобуры и двумя пальцами положила его на стол.

— Ты хоть стрелять-то умеешь?

— Не-а. Но с твоей мамой не поспоришь.

— Что, верно, то верно — Марина взяла пистолет. Ей приходилось стрелять. И довольно много. Но это не то умение, которым бы хотелось хвастаться.

Она прицелилась в потолок. Разумеется, дав Рэтерн пистолет, М. С. попросту забыла показать, как надо ставить оружие на предохранитель, и как им вообще пользоваться.

— Осторожнее — испуганно произнесла Рэтерн, прячась под стол.

— Да он не заряжен — сказала Марина.

Грохнул выстрел. Одна из ламп на потолке с грохотом разбилась. Во все стороны брызнули осколки стекла.

Марина роняет пистолет.

Рэтерн осторожно выглядывает из-под стола.

— Всё? — испуганно спросила она.

— Всё. — с не меньшим испугом ответила Марина. Обе расхохотались.

Вбежали трое охранников.

— Что за стрельба — спросил старший.

— Я баловалась — ответила Марина.

— Не умеете обращаться с оружием, так лучше не беритесь — сказал охранник, поднял с полу пистолет, разрядил и положил на стол.

— Так он мне внушает больше доверия — сказала Рэтерн, убирая оружие в кобуру. Обойма остаётся на столе. Марина торопливо прячет её в карман. Подальше от греха. То есть от Дины.

— Похоже, ты 'любишь' оружие ещё больше чем я. — сказала Марина, когда охранники ушли.

— Надо мной из-за этого всегда смеялись — ответила Рэтерн — кэртерец, не умеющий обращаться с оружием. Вот потеха! У нас многие считают, что человек либо оружие, либо мишень. И я никогда не могла постоять за себя, и до меня никому не было дела. И следовательно, я могла быть только мишенью. У вас же большинство людей тоже делятся на эти две категории. Но в отличии от вас у вас есть место и таким, как мы с тобой. Ваш мир, что бы про него не говорили, добрее нашего.