Они угомонились поздно. Вернее, рано, когда рассвет уже раскрасил стены спальни Кинари в нежный голубоватый цвет. Вайгар заснул, прижимая к себе жену так, словно боялся, что она исчезнет под утро, как одна из таинственных нерхашских дев, которые, как рассказывали, иногда навещали гайров - мужчин по ночам, а потом растворялись в солнечном свете, оставляя после себя тоску о чем-то прекрасном и несбыточном.
В отличие от своего мужа, Кинари не спала. Тратить на это время в такую ночь казалось ей глупостью. Она лежала, слушая дыхание Вайгара, и вспоминала то, что произошло с ней больше ста лет назад.
Заргон появился в их доме, когда она была еще совсем ребенком. Ей было что-то около двенадцати лет, и его красота не произвела на нее тогда никакого впечатления. У нее было много других интересов. Например, щенки, на днях появившиеся у их породистой собаки, или недавно купленные матерью плохо объезженные лошади, на которых их конюх не разрешал ей ездить. Соседский мальчишка, который первый сказал ей, что она красивая. Куклы, которых она уже стеснялась, и потому старательно прятала. Да мало ли еще что? Белокурый любовник матери воспринимался как размытое пятно, не имеющее никакой индивидуальности, и, к тому же, жутко старое. Ему на тот момент было больше ста лет, и эта цифра никак не хотела укладываться в юной головке Кинари.
Правда, так продолжалось недолго. Сейчас Кинари не могла со всей уверенностью сказать, что им тогда двигало: задумал ли он то, что совершил позднее еще тогда, (сейчас Кинари уже хорошо его знала и вполне могла заподозрить в этом), или просто развлекался с ней, как с ребенком? В общем, они подружились, и это была странная дружба. Кинари даже одно время подозревала, что ее мать ревнует к ней своего любовника, но, на тот момент, ревновать было абсолютно не к чему. Основания появились намного позднее, когда уже ничего нельзя было исправить.
Когда Вайгар высказал предположение, что Заргон заклинал своих женщин, Кинари сказала, что это не так, потому что знала это по собственному опыту. Ему действительно это было не нужно. Она никогда не встречала более яркого, интересного и непредсказуемого гайра, чем он. Каждая встреча с ним превращалась в событие, веселое или грустное, трагикомическое или лирическо-ностальгическое, умное до гениальности или глупое до дурости. В общем, такое, каким он сам его делал. От него исходило ощущение праздника, театра, и к заклинаниям это не имело никакого отношения.
Его отношения с ее матерью навсегда остались для Кинари загадкой. Она даже сейчас не понимала, как они могли быть вместе такое долгое время. Слишком уж разными они были. Причем о заклятиях здесь речи тоже не шло, потому что, если он и был кого-то не в состоянии заклясть, так это представителей дома Дешэ. А госпожа Тимани, хотя и была Дешэ только по отцу, никогда не любила ничего пускать на самотек. Высокомерно наплевав на традиции и на окружающую ее со всех сторон враждебность, она долгое время жила во дворце Дешэ и училась у них всему тому, чему они пожелали ее научить. Очень возможно, что они открыли ей далеко не все свои секреты, но и те знания, что она получила, неоднократно выручали ее в жизни.
У госпожи Тимани был очень твердый характер. И какой-то неженский. Голова у нее работала так, что дай боги всякому, но при этом в ней присутствовала крайняя степень патриотизма и очень жесткие понятия о чести. Что могло объединять ее с взбалмошным и неуправляемым Заргоном, Кинари не могла даже представить. Еще труднее ей было представить их в постели. Особенно сейчас, когда она сама только что получила самое детальное представление о том, как это вообще должно происходить. Она вспомнила о том, как это было у нее с Заргоном, и невольно вздрогнула, отчего Вайгар, не просыпаясь, прижал ее к себе еще крепче.
Госпожа Тимани Тенг-Дешэ в то время была личным лекарем короля Нарги. Это была во всех отношениях прекрасная карьера для любого гайра, и уж тем более, гайре, из дома Тенгов, и она шла к ней долгие годы. Шла упорно и настойчиво, жертвуя ради этого очень многим. И тем более было странно, что на самом пике своей карьеры она связалась с таким неподходящим и двусмысленным типом, вечно окруженным всякого рода сплетнями и скандалами, как Крийон Заргон-Ангриц.
Сейчас, когда Кинари получила возможность думать о нем, и обо всем произошедшем более-менее спокойно и объективно, ей неожиданно пришло в голову, что ее мать, возможно, имела с ним и какие-то другие дела, кроме любовных. Может быть, она уже тогда подозревала его в чем-то эдаком, и потому предпочитала держать поближе к себе, вместо того, чтобы гоняться за ним по всему Нерхашу. Или, возможно, надеялась перевербовать в пользу Нарги. Но это, судя по дальнейшим событиям, ей так и не удалось.
Кинари внутренне сжалась, когда ее воспоминания привели к тому дню, из-за которого вся жизнь ее пошла кувырком. Но вспомнить было необходимо. Хотя бы для того, чтобы попытаться взглянуть на все по-новому.
К тому времени, когда госпожа Тимани сочла нужным оградить дочь от общения со своим любовником, было слишком поздно. Кинари уже была по уши влюблена в него, и из всех мужчин на свете для нее существовал только он. Для Тимани, разумеется, никакой тайной это не являлось, учитывая ее огромный жизненный опыт. Но она была уверена, что это пройдет, как проходит любая первая девчоночья влюбленность, и, если и хотела чего-то добиться своими ограничениями, то только того, чтобы слишком импульсивный Заргон не нанес ей ненароком психологическую травму. О том, что между ними может быть какая-то взаимность, она, хорошо зная Заргона, даже не думала. А зря. Кинари, например, будучи восемнадцатилетней дурочкой, прекрасно видела, что он к ней неравнодушен даже больше, чем она к нему. И это было действительно так, потому что у нее никогда, даже в самом юном возрасте, не было склонности выдавать желаемое за действительное.
Несколько раз они встречались тайком от матери. Нет, нет, ничего особенного. Просто благовоспитанно гуляли в огромном Наргийском королевском парке, сидели на скамейке у фонтана или заходили в кафе. Они ни разу не остались наедине, и ни разу он не позволил себе ничего такого, что могло бы хоть немного смутить ее. У Кинари было ощущение, что он боится сделать лишнее движение в ее присутствии, и это смешило ее, хотя, будь она постарше и поумнее, должно было насторожить. Они разговаривали обо всякой ерунде, потом он провожал ее почти до самого дома, целовал руку на прощание и смотрел ей вслед, пока она не скрывалась за дверями. Даже сейчас Кинари вспоминала это время, как самое счастливое в своей жизни.