Тут я заметил, что толпа возле стойки чуть поредела, и протолкался к Бобу.

— Привет, Боб, — сказал я. — Можно подлить вам в кружку? А то в ней почти ничего не осталось.

— Спасибо, мистер Хэрриот. И правда, донышко видно. — Он залпом допил кружку и толкнул ее к бармену.

Говорил он медленно и раздельно. Близилось время закрытия, и, значит, он просидел тут уже очень долго, поглощая не спеша пинту за пинтой, и достиг той отрешенности, какую я не раз наблюдал прежде.

Я посмотрел вниз на нос Мег, высунутый между ножками, нагнулся и погладил седую морду верной старенькой помощницы Боба. Днем она пригоняла ему коров, рьяно бегая вокруг них и покусывая за ноги тех, что отбивались в сторону, а вечером человек и собака отдыхали вместе.

Я заглянул в добрые глаза. С прошлого раза они заметно помутнели.

— Дряхлеет она, Боб.

— На Пасху ей десять сравняется, только силы у нее еще хоть отбавляй.

— Да, я видел, как она работает. Пороха у нее еще надолго хватит.

Мы продолжали беседовать. Люди вроде Боба вызывали у меня товарищеское чувство — эти сельские труженики стали неотъемлемой частью моей жизни. Они ловили и держали для меня могучих быков, потели бок о бок со мной при трудных отелах и окотах. Я любил посидеть с ними за кружкой пива, да и Боб был явно расположен поболтать. Мы предавались воспоминаниям, и на губах у него играла мягкая улыбка, хотя язык не очень слушался, а глаза то и дело закрывались.

Я допил кружку и посмотрел на часы.

— Ну мне пора, Боб. Будьте здоровы, и до нашей новой встречи. Вместо ответа он встал.

— Я тоже домой, — пробурчал он и, осторожно ступая, пошел к двери в сопровождении Мег.

Снаружи сгущались летние сумерки. Боб направился туда, где к стене был прислонен его велосипед, и я замер возле своей машины. Мне уже доводилось наблюдать этот ритуал, и он просто завораживал.

Боб откатил велосипед от стены и некоторое время устанавливал его поудобнее, а затем вскинул ногу в резиновом сапоге, пытаясь взгромоздиться на седло. Первая попытка оказалась неудачной, и он постоял несколько секунд, видимо переводя дух. Потом с величайшим тщанием вновь установил велосипед в нужную позицию и вскинул ногу. Снова промах, и я уже подумал, что сейчас Боб окажется на земле под велосипедом. Однако он удержался на ногах и постоял, задумчиво опустив голову. Затем решительно расправил плечи, посмотрел вдоль перекладины на руль и судорожным прыжком вскочил-таки на седло.

Несколько напряженнейших секунд он продвигался вперед по дюйму, крутя педали и вертя рулем, чтобы удержать равновесие. Но вот велосипед медленно выехал на шоссе. Через несколько ярдов Боб остановился и замер, однако велосипед каким-то чудом сохранял вертикальное положение. Не в первый раз я подумал, что ему следовало бы участвовать в медленных велосипедных гонках на ежегодном городском празднике. Первое место он занял бы без малейшего труда.

Прислонясь к машине, я следил за его маневрами. Старушка Мег, давно привыкшая к этой процедуре, терпеливо плелась рядом с ним и ложилась, едва он замирал, выдерживая несравненную паузу. До дома Бобу предстояло проехать около мили, и я прикинул, сколько времени это у него займет. Былые его собутыльники в старом «Лорде Нельсоне» категорически утверждали, что он никогда не падает, и я, во всяком случае, ни разу не видел, чтобы он потерял единожды обретенное равновесие. Наконец человек и собака скрылись в сгущающейся мгле, я забрался в машину и поехал домой.

Через Уэлсби я, как уже упоминал, должен был проезжать чуть ли не каждый день, и следующие два-три месяца я заходил в «Лорда Нельсона» довольно часто. И неизменно кепка Боба маячила среди модных курток и платьев. Но наступил вечер, когда, вглядываясь в толпу, я заметил нечто необычное и поспешил протолкаться к дальнему концу стойки.

— Привет, Боб. Что-то вы сегодня без Мег.

Он покосился на ножки своего табурета, отхлебнул глоток и горестно посмотрел на меня.

— Да вот… — пробормотал он. — Пришлось ее дома оставить.

— Что так?

Он помолчал, а потом ответил хриплым, еле слышным голосом:

— Рак у нее.

— Что-что?

— Рак. У Мег рак.

— С чего вы взяли?

— Так у нее опухоль. Все растет и растет.

— Почему вы мне раньше не сказали?

— Да вы бы ее усыпили. А я не хочу. Пусть еще поживет.

— Но… но вы торопитесь с выводами, Боб. Не всякая опухоль бывает злокачественной.

— Эта уж наверняка. Большущая такая чертова штука. С крикетный мяч.

— А где?

— Под брюхом. Болтается, чуть землю не задевает. Жуть такая! — Он протер глаза, словно стараясь стереть воспоминание. Лицо у него было полно страдания. Я вцепился ему в плечо.

— Послушайте, Боб! По вашим словам это похоже на простую опухоль молочной железы.

— Чего-чего?

— Ну сосок у нее разросся. Это часто бывает. Обычно такие опухоли доброкачественны и безвредны.

— Ну, не эта… — У него задрожал голос. — Большая, черт, вот такая! — Он показал руками.

— Величина тут ни при чем. Пошли, Боб. Поедем к вам, и я посмотрю.

— Нетушки… Я же знаю, что вы с ней сделаете. — На его лице появилось затравленное выражение.

— Обещаю, что ничего такого не сделаю. — Я взглянул на часы. — Все равно сейчас закроют. Едем!

Он бросил на меня еще один отчаянный взгляд, сполз с табурета и с обычной осторожностью прошествовал к двери.

Вновь я наблюдал ритуал с велосипедом, но только при третьей попытке человек и велосипед очутились на земле. Зловещий знак! Во время бесконечной поездки до коттеджа Боб упал несколько раз, и, глядя, как он лежит ничком на своем велосипеде, я понял, что стержень его жизни сломался.

Внутри коттеджа Адам, брат Боба, поднял голову от коврика, который плел. Оба они остались холостяками и, несмотря на разницу в характерах, жили вместе в полной гармонии. Я сразу бросился к корзинке Мег и осторожно перевернул старушку на бок. Да, опухоль была, бесспорно, большой, но твердой, точно камень, подкожной и даже не касалась тканей молочной железы.

— Посмотрите, Боб, — сказал я. — Под нее можно пальцы подвести. Я ее мигом уберу и с полной гарантией, что никаких осложнений не будет.

Он рухнул в кресло, и Мег подковыляла к нему поздороваться. Он медленно погладил ее уши. Было что-то жалобное в этом сочетании виляющего хвоста, разинутой пыхтящей пасти и чудовищной опухоли, свисающей почти до пола. Боб молчал, и тут заговорил Адам:

— Сами видите, мистер Хэрриот, что на него нашло. Я уж не знаю, сколько времени ему твержу, чтобы он к вам пошел, а ему что в лоб, что по лбу. Всякое терпение лопнет.

— Так как же, Боб? — спросил я. — Приведите ее в приемную как можно скорее, хорошо? Чем быстрее с этим покончить, тем лучше. Нельзя же оставлять ее в таком состоянии.

Он еще несколько раз провел ладонью по голове Мег, потом кивнул.

— Ладно.

— А когда?

— Я заеду — скажу.

— Вот-вот! — снова вмешался Адам. — Он вам не ответил, потому что ни за что ее к вам не приведет. Вбил себе в голову, что Мег вылечить нельзя.

— Ерунда, Боб, — сказал я. — Говорю же вам, она наверняка будет совсем здорова. Хотите, я ее прямо сейчас увезу? Согласны?

Все еще глядя в пол, Боб энергично замотал головой.

— Тогда разрешите прооперировать здесь. Он изумленно уставился на меня.

— Как это? Прямо сейчас?

— А что? Это совсем не так сложно, как вы думаете. Речь же идет не о внутренних органах, а инструменты у меня с собой.

— Отлично придумали! — заявил Адам. — Иначе толку не будет.

— Только одно, — сказал я, — она давно ела?

— Утром съела пару сухарей, — ответил Адам. — Боб ее всегда на ночь кормит.

— Отлично. Ее можно анестезировать.

Боб, казалось, был совсем оглушен и продолжал молча сидеть, пока мы с Адамом занимались приготовлениями. Меня давно интриговали отношения между этими пожилыми братьями. Они были полной противоположностью друг другу. Адам не брал в рот спиртного, но, казалось, ничуть не осуждал пристрастие Боба к пиву, и, когда Боб проводил вечер в «Лорде Нельсоне», Адам обычно посещал какие-нибудь курсы в деревенской школе — плетение ковриков было его последним увлечением. Адам был не работником на ферме, а служил в большой молочной фирме, закупавшей молоко у фермеров в холмах. Он был невысоким, щуплым, хлопотливым и аккуратным — совсем не то, что его дюжий флегматичный брат.