Днем, на обратном пути в городские владения моей семьи на Холмах Роскоши, я пребывал в самом скверном расположении духа. Положение мое казалось настолько плачевным, что даже прекрасный весенний ландшафт утрачивал для меня всю свою прелесть.

Время шло. Минуло уже два года с тех пор, как я закончил Королевскую академию искусств, а мне все еще не удалось опубликовать ни строчки из написанного. Я не мог с гордостью продемонстрировать хотя бы тощую брошюрку и сказать: "Смотрите, я - писатель. Дайте мне самому определить свой путь и самому бороться с жизненными трудностями! Я напишу свое имя огненными буквами на небосклоне Волтара, я буду лучшим среди лучших, я стану гордостью семьи, я добьюсь почета и уважения, если только вы позволите мне следовать в жизни своим путем!" Но, увы, я знал, что безграничное терпение всех моих многочисленных дядюшек, тетушек, двоюродных бабушек, дедушек, двоюродных и троюродных братьев и сестер подходит к концу. Мои дни сочтены, и рано или поздно они в ярости набросятся на меня и силой заставят занять какой-нибудь пост, сулящий мне в старости всеобщее уважение и кучу денег. И я стану всего лишь жалким винтиком в безжалостной машине безликого серого общества.

Оплакивая свою судьбу, я посадил свой аэроспидстер на площадку в скульптурном парке, заглушил двигатель и приказал двум лакеям отнести драгоценный ящик с его ветхим содержимым в мой кабинет в западной башне, находящийся далеко от остальных жилых комнат: туда меня выжили мои домочадцы за привычку слушать музыку поздно ночью и громко топать ногами. Но я в этом не виноват. Моя мать, очень воинственная женщина, как раз в это время спускалась по главной лестнице и заметила, как я пытался спрятаться от нее за кадкой с карликовым деревцем.

– А, вот ты где, Монти, - сказала она. - Надеюсь, завтрак пошел тебе на пользу. Но во что ты превратил свою одежду?

Опустив глаза, я увидел, что из-за этой коробки весь перепачкался.

– Ничего, - сказала мама, - только позаботься о том, чтобы выглядеть прилично к ужину. Я пригласила юную Корсу и ее брата. - И она беспечно продолжила свой путь, повергнув меня в состояние мучительного страха. Я отчетливо услышал грохот артиллерии врага, жаждущего моей погибели.

Я поднялся в кабинет. Мой слуга отчитывал лакеев за то, что они запачкали все вокруг своей коробкой. По происхождению он монголоид, зовут его Доберман. Он служил моему отцу во время какой-то кампании и теперь, посвятив себя заботам о воспитании сына, тщательно блюдет свою репутацию и репутацию нашей семьи. Как только я вошел, его внимание сразу же переключилось на меня.

– Посмотрите на свой костюм! - строго проговорил он. - Надеюсь, вы не появлялись на публике в таком виде? Сейчас же - о Боже! - примите душ, а я приготовлю вам смену белья. Лакеи, уберите отсюда эту рухлядь! - Он указал на коробку.

– Нет-нет! - запротестовал я. - Это очень ценная вещь!

– Ценная? Она воняет так, будто ее притащили из Королевской тюрьмы!

– Именно! - прокричал я в отчаянии, встав в дверях и мешая лакеям исполнить приказ Добермана. - Воняет! Ну и пусть воняет! Почти сто лет назад один заключенный обратился к суду с просьбой немедленно казнить его, а суд ему отказал! Это судебная ошибка. Они не вынесли приговора по его делу.

– Значит, вы все-таки решили принять должность младшего клерка. - Доберман немного успокоился.

– Нет! - воскликнул я. - Я напишу об этом оду!

Мой слуга поднял глаза к потолку и в отчаянии воздел к небу руки - его излюбленный жест.

В конце концов мы с ним сошлись на том, что горничные тщательно протрут ящик и мне будет разрешено оставить его у себя в комнате, но с тем условием, что под него подстелют какую-нибудь тряпку, чтобы не испортить дорогой ковер.

Приняв душ и переодевшись, я смог наконец освободиться от нежелательного присутствия посторонних. Надеясь забыть о собственном горе при чтении описаний страданий другого человека, я взял из ящика толстую пачку листов, представляющую собой исповедь заключенного, и, устроившись на стуле, приготовился читать. В этой рукописи наверняка можно найти материалы для будущей оды. У меня в голове сразу же родилось несколько строчек:

О, стены суровой тюрьмы,

Вы сердце у меня… разбили? забрали?

Бери, бери, палач, топор

И бей… скорей?., убей?., в безмолвия печали?..

Ладно, рифму я отшлифую позже. Лучше сначала узнать, о чем эта рукопись.

И я начал читать исповедь заключенного.

Я читал весь день, полностью поглощенный этой историей. Стиль изложения был сжатым, простым, без прикрас; текст изобиловал архаизмами. Теперь уже так не пишут: нынешние писатели уделяют большое внимание сочетанию звуков, красивым словам, не заботясь о том, какой смысл вложен в их произведение, стремясь возвести прекрасные, заоблачные башни, которые потом упадут на землю под тяжестью своей бессмысленности. Было очень интересно читать рукопись, где события и сцены из жизни описывались в реалистическом ключе. Сюжет для романа. Очень похоже на произведения ранних классиков, которые излагали историю от начала до конца, и вообще просто замечательно. Я постараюсь подражать этому стилю.

Приближалось время обеда. Пришел Доберман, чтобы помочь мне одеться, после чего на протяжении четырех часов я был вынужден сидеть сначала за длинным столом, потом в музыкальном салоне, и все это время - непрерывно поддерживать беседу с юной Корсой и ее братом. Она весила, наверное, вдвое больше меня и была мускулиста, как мужчина. Корса без конца разглагольствовала об урожае, неприятно шевеля слишком тонкими губами, а ее братец - об охоте с пушками на лепертиджей, и я должен был притворяться, что все это мне безумно интересно, внутренне содрогаясь при мысли об отъезде на планету Модон с ее чистейшим воздухом в обществе этой парочки. Скромные замечания и безобидные намеки моей маменьки заставляли меня чувствовать себя стоящим у бездонной пропасти и услужливо подталкиваемым родичами к ее краю.

Я был безмерно рад вернуться в свой кабинет и снова взяться за мою рукопись.

Подлость этого человека потрясла меня до глубины души. Его бесстыдство не знало границ и свидетельствовало о полном отсутствии совести.