– Я всегда слишком спешу, чтобы подумать, как следует, – рассмеялся я.

– Нет, он говорил это в положительном смысле, – не согласилась она.

Принесли апельсиновый сок. Салли пила, постукивая кусочками льда в стакане. У нее были длинные темные ресницы и нежный румянец. Когда я вижу таких девчонок, я думаю, о том, что моя малышка, может быть, и вырастет такой же симпатичной стройной девушкой, но с ней нельзя будет ни пошутить, ни поговорить серьезно.

Салли опустила стакан и огляделась.

– Вы не видели Дэна? Мы договорились встретиться в десять, а сейчас уже четверть одиннадцатого.

– Вчера он весь вечер занимался подсчетами, устал, бедняжка.

– Какими подсчетами? – спросила она подозрительно.

Я рассказал.

Она рассмеялась.

– Он здорово считает в уме. В субботу, на скачках, он тоже считал. Я называла его человек-калькулятор, – она отпила из стакана. – А вы знаете, Дэн страшно азартный. Он поставил на лошадь десять рэндов, представляете!

Я подумал, что ван Хурен хорошо воспитал свою дочь, если десять рэндов были для нее солидной суммой.

– Правда, – продолжала она, – его лошадь выиграла. Я ходила с ним в кассу за деньгами. Представляете, он получил целых двадцать пять рэндов. Он сказал, что часто выигрывает. И очень радовался.

– На скачках все, в конце концов, проигрывают.

– А вы, оказывается, пессимист. Совсем, как мой отец, – заявила она.

Внезапно глаза ее заблестели, и она утратила интерес к нашему разговору.

К столику шел Дэн. На нем были белые шорты и светло-голубая спортивная куртка. Загорелый, подтянутый, он, как всегда, улыбался.

– Привет! – крикнул он.

– Привет! – ответила Салли, глядя на него.

Она ушла, а я остался наедине с ее недопитым соком и своими невеселыми мыслями. Я смотрел, как весело шагает она рядом с золотым мальчиком, и думал о том, что именно так с древнейших времен и выглядят влюбленные девушки. Только эта девушка была дочерью владельца золотого рудника, а парень, с которым она шла играть в теннис, умел не только считать, но и рассчитывать.

Пришел Аркнольд, портье показал ему мой столик. Я предложил выпить, он отказался, потом согласился. Вдали раздавались удары по мячу, возгласы и смех моей парочки.

Аркнольд узнал Дэна и поморщился.

– Вот уж не думал, что он окажется здесь! – сказал он.

– Он нас не услышит.

– Все равно... Может быть, пойдем к вам?

– Как скажете, – согласился я. Мы поднялись в номер. Корты были видны из окна, но нас оттуда видно не было.

Аркнольд, как до этого Конрад, уселся в самое удобное кресло. Видимо, подсознательно он считал себя значительней меня. На его грубо слепленном лице невозможно было проследить тонкие смены настроения. Ни челюсть, ни глаза не говорили, напряжен он или расслаблен. Трудно было понять, о чем думает этот человек. Он казался мне то агрессивным, то озабоченным. Видимо, он еще не решил, нападать ему или попытаться договориться мирно.

– Я хочу спросить у вас вот о чем, – сказал он.

– Что вы намерены сказать миссис Кейсвел, когда вернетесь в Англию?

– Я еще не знаю.

Он дернул головой, как рассерженный бульдог.

– Не говорите ей, чтобы сменила тренера.

– А почему, собственно?

– Потому что я делаю все, что только возможно.

– Конечно, – согласился я, – лошади выглядят великолепно, правда, бегают ужасно.

– Я не виноват, что они проигрывают, – сказал он уныло. – Скажите ей это. Скажите ей, что я не виноват.

– Если миссис Кейсвел заберет у вас лошадей, вы потеряете довольно большие деньги. Но кроме этого, вы потеряете репутацию. Вдобавок угроза судебного расследования.

– Что вы имеете в виду?

Я перебил его.

– Для начала вы должны избавиться от смотрителя, – сказал я.

Не скажу, что он остолбенел, но челюсть у него отвисла.

– Если вы уволите Барти, – продолжал я, – я, возможно, скажу миссис Кейсвел, чтобы она оставила лошадей в вашей конюшне.

Последовала долгая пауза, в течение которой он приходил в себя. На место агрессивности пришла усталость, смешанная с ощутимой горечью поражения.

– Я не могу этого сделать, – сказал он, даже не выгораживая своего старшего конюха.

– Вы боитесь, что он что-то расскажет и вас вычеркнут из списков клуба? Или все дело в деньгах?

– Я бы попросил вас...

– Я рекомендую расстаться с ним до моего отъезда, – сказал я с вежливой улыбкой.

Он тяжело поднялся и, глубоко вздохнув, выругался. Это был поток почти неразличимых слов; по выражению его лица трудно было понять, ругательства это или мольба о помощи.

Потом он посмотрел в окно, убедился, что Дэн все еще играет, и, не попрощавшись, выскочил из комнаты. Как будто его припекло, причем с трех сторон сразу, подумал я, и даже почувствовал что-то вроде сострадания.

* * *

Я вернулся на террасу, где увидел Уэнкинса, разыскивающего меня среди читающих газеты постояльцев отеля.

– Мистер Уэнкинс! – окликнул я его.

Он затравленно оглянулся и двинулся навстречу, налетая на стулья и столики.

– Здравствуйте... Линк, – произнес он и поднял руку, оставаясь на внушительном расстоянии. Я сделал ответный жест рукой, подумав, что, вероятно, какой-то смельчак рассказал ему, как от него разит потом.

Мы сели за столик под желто-белым зонтиком, после чего Уэнкинс согласился... Ну, ладно... разве что... выпить стаканчик пива. Из внутреннего кармана пиджака он вынул пачку бумаг и стал просматривать их. Похоже, это занятие помогло ему успокоиться.

«Уорлдис»... э-э... дирекция решила... ей кажется, что будет лучше, если прием состоится перед показом фильма...

Я сразу понял, в чем дело. Они боятся, что во время сеанса я сбегу.

Здесь... вот, пожалуйста... список приглашенных гостей... то есть лиц, приглашенных дирекцией... А вот... сейчас найду... список представителей прессы... А это... вот лица, которые купили билеты на прием и на фильм... Мы старались, но... сами видите, сколько их... возможно, будет тесно...

Он немилосердно потел и все время вытирал лоб большим белым носовым платком. Но скандалить не имело смысла. Я сам заварил эту кашу, а, кроме того, я должен быть признателен людям, которые хлопочут ради меня.