– Может, он нашел деньги в сене, – сказала Габриэлла, пожимая плечами.

– Ну конечно! – воскликнул я. – Ты абсолютно права! В сетках для сена, куда и не думают заглядывать таможенники. Может, они переправляют контрабандой не только людей, но и валюту?

Я рассказал Габриэлле, как Билли наполнил вместо меня сетку с сеном и как это меня тогда поразило.

– Но, Генри, милый, я не понимаю совсем другого. Почему тебя не удивили все эти пакости Билли? Мне бы это показалось очень странным. Я бы устроила большой шум... – Габриэлла говорила с удивлением и огорчением в голосе.

– Я просто решил, что все это из-за того, что я...

– Ты – что? – не поняла она.

– Потому что я принадлежу, – продолжил я с улыбкой, – к тому слою общества, который он хотел бы истребить.

– Генри! Что это за слой?

– Как тебе сказать... Ну, у вас в Италии и по сей день есть графы и графини...

– А ты что... граф?

– Вроде бы. Да, граф.

– Вроде бы граф, – неуверенно отозвалась она, готовая рассмеяться шутке, подозревая, что я ее разыгрываю.

– Поведение Билли по отношению ко мне не удивило меня, потому что я знал: он ненавидит меня лютой ненавистью за мой титул.

– Тогда все становится на свои места. – Габриэлла ухитрилась одновременно и улыбнуться, и нахмуриться, отчего сделалась очаровательной. – Но если ты граф, то почему, скажи на милость, ты возишься с лошадьми?

– А ты сама попробуй мне это объяснить.

Она внимательно на меня посмотрела, потом обняла за шею и, прижавшись щекой к щеке, прошептала:

– Тебе недостаточно иметь титул. Тебе надо... Надо доказать миру, что ты... – Она порылась в своем французском запасе слов и сказала: – Что ты... настоящий!

Я издал глубокий вздох, в котором смешались любовь и облегчение, и поцеловал ее туда, где над ухом свисала темная прядь.

– Моя жена будет графиней, – сказал я. – Как тебе это?

– Пожалуй, я могла бы это вынести.

– А меня? Меня ты могла бы выносить? Всю жизнь?

– Да. Я люблю тебя, – прошептала она мне в ухо. – Только, Генри...

– Да? «Только» – что?

– Оставайся и дальше настоящим. Ты не перестанешь быть настоящим?

– Нет, – грустно сказал я.

Она отступила на шаг, мотая головой:

– Я сказала глупость. Даже если я так быстро усомнилась, это значит, что тебе постоянно приходится что-то доказывать остальным.

– Постоянно, – согласился я.

– И все же тебе не следует заходить так далеко. – Сердце у меня вдруг защемило. – Тебе вовсе нет необходимости делать мне предложение.

У меня екнуло сердце.

– Далеко не всем делают предложения на заднем дворе пекарни у помойки, – пробормотала Габриэлла. Ее губы задрожали и растянулись в кривую улыбку, от которой у меня внутри все содрогнулось.

– Милая... – сказал я.

– Генри, – сказала она, – меня просто распирает от счастья.

Я поцеловал ее, и меня охватило, похоже, такое же чувство, что и Габриэллу. Прошло еще полминуты, и наваждение кончилось. Я вспомнил о Саймоне.

– Что такое? – спросила Габриэлла, увидев, что я вдруг выпрямился.

– Время...

– А!

– И Саймон...

– Мне страшно за него, – прошептала Габриэлла.

– Мне тоже.

Она взяла листок у меня из рук и посмотрела на него.

– Мы делаем все, чтобы не сказать правды – что все это означает.

– Да, – тихо согласился я.

– Вот и скажи, пожалуйста, сам.

– Это была та весточка, которую он мог оставить. Причем единственным способом. – Я замолчал и пристально посмотрел в ее серьезные глаза. После секундной паузы я закончил: – Его больше нет в живых.

– Может, он попал в тюрьму, – растерянно сказала Габриэлла.

Я покачал головой:

– Саймон уже третий, кто вот так исчез. Был некто Баллард, организовывавший транспортировку лошадей отсюда, потом Питерс – у него была как раз моя работа. Теперь они оба исчезли. Баллард пропал год назад. Они как в воду канули.

– Этот Билли... – медленно начала Габриэлла.

– Этот Билли, – продолжил я, – молод, жесток и носит под мышкой заряженный револьвер.

– Пожалуйста, не возвращайся с ними.

– Я в безопасности – пока я буду помалкивать. – Я забрал у Габриэллы отчаянное послание Саймона, скрепил булавкой банкнот и записку, собрал былинки сена и положил все это в бумажник. – Я вернусь в Англию и там разберусь, к кому мне следует обратиться.

– В полицию, – сказала Габриэлла.

– Не уверен.

Я вспомнил о югославской купюре и о словах Габриэллы, сказанных ею в первый наш вечер вместе: «Коммунисты начинаются в Триесте». У меня было чувство человека, ненароком оступившегося и угодившего в кротовую нору, где он обнаружил целую тайную сеть подземных ходов. Было маловероятно, что те, с кем меня свела судьба, были самыми заурядными мошенниками. Это были курьеры, агенты... и бог знает, на кого они могли работать. Удивительно, что я так близко соприкоснулся с людьми, о существовании которых только догадывался, но тем не менее и не надеялся увидеть воочию. Впрочем, соседи Питера и Хелен Крогер в Кранли-Драйв, наверное, тоже были бы сильно удивлены.

– Билли, скорее всего, уже выгрузил то, что доставил в сетке, – сказал я, – хотя я, конечно, вернусь и...

– Нет, – горячо перебила меня Габриэлла. – Не ищи. Именно это, наверное, и сделал Саймон. Обнаружил деньги. А Билли увидел.

– Наверное, так оно и случилось. А в тот раз полетели еще двое конюхов, которых я ранее не встречал. Где-то в полете Саймон обнаружил то, на что я не обращал внимания. Как это случилось, что он потом сделал? Может, потому, что там оказался один лишний человек, может, потому, что Билли не удалось отвлечь его внимание теми способами, что сработали в моем случае, а может, из-за их личных взаимоотношений, о чем мне не было известно. Так или иначе, Саймон понял, чем занимается Билли, и Билли это тоже понял. Саймон, наверное, вспомнил в конце полета, что Баллард и Питерс исчезли безвозвратно и что у него нет возможности посадить Билли, юного подонка с револьвером, в тюрьму. Саймон смог улучить несколько минут в туалете. Карандаша под рукой не оказалось. Только булавки и флакон, который я вручил ему в офисе авиакомпании. Флакон с именем Габриэллы, о существовании которой Билли и не подозревал. Таблетки – в унитаз! Банкнот и бумажку со странным посланием – во флакон. Сделал это и ушел навсегда!