– Что это за конюшня?

– Хедли Хамбера.

– Хамбера? – В голосе его слышался безрадостный скептицизм. – Но почему? Это никудышный тренер, и ни одну из одиннадцати лошадей он не готовил. Что вы там будете делать?

– Он не готовил этих лошадей, когда они выиграли, – согласился я, – но три из них прошли через его руки раньше. Есть также некто П.Дж.Эдамс, которому в то или иное время принадлежали еще шесть из одиннадцати лошадей. Я сверялся по карте: Эдамс живет почти рядом с Хамбером – в каких-нибудь пятнадцати километрах. Хамбер живет в Поссете, графство Дарем, а Эдамс – в Телбридже, сразу же за границей графства Нортумберленд. Это значит, что из одиннадцати лошадей девять провели какое-то время на этом крохотном участке Британских островов. Ни одна из них не пробыла там долго. Что касается двух оставшихся лошадей, Транзистора и Редьярда, досье на них гораздо менее подробные, и я уверен – если тщательно проверить их путь от хозяина к хозяину, выяснится, что какое-то время они тоже принадлежали либо Эдамсу, либо Хамберу.

– Ну пусть даже все лошади провели какое-то время у Эдамса или Хамбера, как это может отразиться на их резвости спустя месяцы или даже годы?

– Не знаю, – ответил я. – Но я устроюсь к Хамберу конюхом и все выясню.

Наступило молчание.

– Что ж, будь по-вашему, – задумчиво произнес он. – Я скажу Инскипу, что вы уволены. Уволены потому, что приставали к Патриции.

– Хорошо.

Он холодно взглянул на меня.

– Будете посылать мне письменные отчеты. Встречаться с вами лично я больше не хочу.

Я смотрел, как он энергичным шагом поднимается по балке. Не знаю, продолжал ли он верить в то, что рассказала Пэтти. Конечно, ему очень хотелось верить ей, а не мне – ведь истина была для него гораздо хуже. Какому отцу приятно узнать, что его восемнадцатилетняя красавица дочь – просто лживая потаскушка!

Что до меня, я еще легко отделался. Узнай я, что кто-то напал на Белинду или Хелен, я, наверное, убил бы его.

* * *

На следующий день после второй тренировки Инскип высказал мне все, что он обо мне думал, и приятного в его словах было мало. Он публично «высек» меня в центре бетонной площадки, потом велел собирать манатки и немедленно убираться вон. При устройстве в другую конюшню, сказал Инскип, я могу на него не ссылаться – это ничего не даст. Такова воля лорда Октобера, и Инскип с его решением вполне согласен. Он заплатил мне за неделю вперед – все-таки увольняли меня без уведомления, – вычел долю миссис Олнат, и я мог идти на все четыре стороны.

Я собрал вещи, похлопал на прощанье кровать, на которой проспал полтора месяца, и зашел в кухню. Парни обедали. Одиннадцать пар глаз повернулись в мою сторону. Сочувствующих не было. Миссис Олнат сделала мне толстый бутерброд с сыром, и я съел его по дороге в Слоу, где собирался сесть на двухчасовой автобус в сторону Харрогита.

Приеду в Харрогит. А что дальше?

Ни один здравомыслящий конюх не пойдет искать работу у Хамбера сразу после Инскипа, пусть даже его с треском выбросили вон. Я должен какое-то время катиться вниз по наклонной плоскости, тогда мой приход к Хамберу не вызовет подозрений.

Собственно говоря, лучше будет, если не я приду к Хамберу искать работу, а его старший сопровождающий конюх сам отыщет меня. Устроить это не трудно. Надо крутиться на всех ипподромах, где скачут лошади Хамбера, создавать впечатление, что дела у меня идут все хуже и хуже, и вот я уже готов согласиться на любую работу. Тут меня и подцепит конюшня, в которой всегда не хватает конюхов.

А пока нужно как-то устраиваться с жильем. Я думал об этом, пока автобус трясся к Харрогиту. Наверное, надо бросить якорь где-нибудь на северо-востоке, поближе к логову Хамбера. В Харрогите я зашел в библиотеку и, порывшись в картах и справочниках, выбрал Ньюкасл. К вечеру этого же дня я добрался туда на двух попутных грузовиках – спасибо шоферам – и снял комнату в отеле на тихой боковой улочке.

Комната была ужасная: облупившиеся обои цвета жидкого кофе, обшарпанный, потрескавшийся линолеум, узкий и жесткий диван-кровать, какая-то расцарапанная мебель из клееной фанеры. Пол, правда, был чисто подметен, а в углу блестела новенькая раковина, и это скрашивало убогое впечатление, впрочем, для роли, которую я сейчас играл, комната была идеальной.

На следующее утро я послал Октоберу заказным письмом вторые семьдесят пять фунтов, которые не отдал ему во время последней встречи в балке, а с ними – коротенькую записку, объясняющую, почему я не буду сразу искать место у Хамбера.

С почты я отправился в местную букмекерскую контору и списал с календаря расписание скачек на следующий месяц. Затем решил купить подержанный, но в хорошем состоянии мотоцикл. Только к концу дня я нашел то, что хотел: мощный «Нортон» с объемом цилиндра 500 кубических сантиметров, изготовленный четыре года назад.

В Слоу я вполне обходился без собственного транспорта, да и в Поссете, наверное, не сильно в нем нуждался бы, но меня не оставляла мысль, что в один прекрасный миг мне вдруг потребуется выехать мгновенно. Я не мог забыть журналиста, Томми Стэплтона. Он исчез на девять часов где-то между Хексхемом и Йоркширом, а потом его нашли мертвым. Между Хексхемом и Йоркширом лежал Поссет.

Первым человеком, которого я спустя четыре дня увидел на скачках в Ньюкасле, оказался черноусый, предлагавший мне постоянную работу в качестве конюха-шпиона. Он стоял в укромном уголке входа и разговаривал с каким-то ушастым парнем. Позже я снова увидел этого парня – он выводил лошадь, принадлежавшую одной из самых известных скаковых конюшен в стране.

Я наблюдал за ними издалека, но заметил, как усач передал парню белый конверт, а взамен получил коричневый. Деньги за сведения, причем в открытую, так, что никто и не заподозрит.

Черноусый закончил сделку и направился к букмекерским кабинкам. Я пошел за ним. Как и в прошлый раз, он ничем предосудительным не занимался, просто изучал ставки на первый заезд. Я, как и в прошлый раз, чтобы отвести от себя подозрения, поставил несколько шиллингов на фаворита. Черноусый же никаких ставок делать не стал и прошел к барьеру, отделявшему букмекерский павильон от скакового круга. Там он как бы случайно остановился рядом с крашеной огненно-рыжей особой, носившей поверх темно-серого платья желтоватый жакет из шкуры леопарда.