Однако Эйбу удалось ускользнуть от всех, исключая Жюля Петерсона.

Петерсон оказался в положении того дружественного индейца, который пришел на выручку белому человеку. Сейчас негры, пострадавшие в этой истории, гонялись не столько за Эйбом, сколько за Петерсоном, которого считали предателем, а Петерсон не отставал от Эйба, уповая на его покровительство.

Петерсон имел в Стокгольме маленькую фабрику ваксы, но прогорел, и теперь все его достояние составляли рецепты ваксы и оборудование, умещавшееся в деревянном ящичке; но его новоявленный покровитель сегодня утром пообещал пристроить его к делу в Версале – там жил бывший шофер Эйба, ныне сапожник. Эйб даже успел дать Петерсону двести франков в счет будущих доходов.

Розмэри злилась, слушая всю эту несусветицу; чтобы оценить тут смешную сторону, требовался особый, грубоватый юмор, которым она не обладала.

Темнокожий человек с его карманной фабричкой, с бегающими глазками, время от времени закатывавшимися от страха так, что видны были только полушария белков; фигура Эйба, его одутловатое, несмотря на природную тонкость черт, лицо – все это было для нее чем-то далеким, как болезнь.

– Дайте мне шанс в жизни, я больше ничего не прошу, – говорил Петерсон с тем тщательным и в то же время неестественным выговором, с которым говорят в колониях. – Мой метод прост, мой рецепт настолько хорош, что меня разорили, выжили из Стокгольма, потому что я не соглашался его раскрыть.

Дик вежливо смотрел ему в лицо – затем возникший было интерес иссяк, и он повернулся к Эйбу.

– Поезжайте в другой отель и ложитесь спать. Когда проспитесь, мистер Петерсон придет к вам и вы сможете продолжить свой разговор.

– Да вы поймите, в какую он попал заваруху, – настаивал Эйб.

– Я лучше подожду внизу, – деликатно предложил Петерсон. – Может быть, не так удобно обсуждать мои дела в моем присутствии.

Он исполнил короткую пародию на французский поклон и удалился. Эйб встал с тяжеловесной медлительностью трогающегося паровоза.

– Я сегодня, как видно, не вызываю сочувствия.

– Сочувствие – да, одобрение – нет, – поправил его Дик. – Мой вам совет, уходите из этого отеля – хотя бы через бар. Отправляйтесь в «Шамбор» или в «Мажестик», если вам не нравится, как обслуживают в «Шамборе».

– У вас не найдется чего-нибудь выпить?

– Мы в номере ничего не держим, – солгал Дик.

Смирившись, Эйб стал прощаться с Розмэри; долго жал ей руку и, с трудом подобрав дергающиеся губы, пытался составить фразу, которая никак не получалась.

– Вы самая – одна из самых…

Ей было и жаль его, и противно от прикосновений его липкой руки, но она мило улыбалась, будто всю жизнь только и делала, что беседовала с людьми, у которых заплетался язык. Мы часто относимся к пьяным неожиданно уважительно, вроде того, как непросвещенные народы относятся к сумасшедшим. Не с опаской, а именно уважительно. Есть что-то, внушающее благоговейный трепет, в человеке, у которого отказали задерживающие центры и который способен на все. Конечно, потом мы его заставляем расплачиваться за этот миг величия, миг превосходства.

Эйб сделал еще одну попытку разжалобить Дика.

– Ну, а если я поеду в отель, отпарюсь, отскребусь, высплюсь и разделаюсь с этими сенегальцами – пустят меня вечером посидеть у камелька?

Дик кивнул – полуутвердительно, полунасмешливо – и сказал:

– Боюсь, что вы переоцениваете свои возможности.

– Вот уж, будь здесь Николь, она бы наверняка просто сказала:

«Приходите».

– Что ж, приходите. – Дик принес и поставил на стол большую коробку, доверху наполненную картонными фишками, на которых были напечатаны буквы.

– Приходите, будем играть в анаграммы.

Эйб заглянул в коробку с видимым отвращением, словно ему предложили съесть ее содержимое вместо овсяной каши.

– Что еще за анаграммы? Хватит с меня сегодня всяких…

– Это игра, тихая, спокойная игра. Составляют из букв слова – любые, кроме слова «спиртное».

– Наверно, и «спиртное» можно составить. – Эйб запустил руку в коробку с фишками. – Ничего, если я приду и составлю слово «спиртное»?

– Хотите играть в анаграммы, приходите.

Эйб печально покачал головой.

– Нет уж, если вы так настроены, лучше мне не приходить – я вам буду не ко двору. – Он укоризненно помахал Дику пальцем. – Только вспомните, что сказал Георг Третий: «Если Грант напьется, я хотел бы, чтоб он перекусал всех других генералов».

Он еще раз глянул на Розмэри уголком золотистого глаза и вышел. К его облегчению, Петерсона нигде не было видно. Чувствуя себя одиноким и бездомным, он поехал обратно в «Риц», переспросить у Поля, как называется тот пароход.