В шесть часов Дик позвонил Николь по телефону.

– У тебя нет никаких планов на вечер? – спросил он. – Предлагаю провести его тихо и мирно: пообедать в отеле, а потом отправиться в театр.

– Тебе так хочется? Пожалуйста. Я недавно звонила Розмэри, она решила обедать у себя в номере. Все-таки эта утренняя история подействовала на всех.

– На меня она ничуть не подействовала, – возразил Дик. – Если только ты не слишком утомлена, дорогая, давай правда придумаем что-нибудь. А то, вернувшись на Ривьеру, целую неделю будем рассуждать, как это вышло, что мы ни разу не посмотрели Буше27 . И потом – все же лучше, чем сидеть и сокрушаться…

Это была оплошность, и Николь не пропустила ее.

– Сокрушаться – о чем?

– О Марии Уоллис.

Она согласилась пойти в театр. Таков был неписанный уговор между ними – быть неутомимыми всегда и во всем; они находили, что это очень упорядочивает их дни и особенно вечера. А если иной раз, что было неизбежно, усталость все же давала себя знать, можно было отменить очередную эскападу, сославшись на то, что кто-то другой из их компании уходился и нуждается в передышке. Уже одетые и готовые к выходу – красивее пары не нашлось бы во всем Париже, – они постучались к Розмэри, но ответа не получили. Решив, что она заснула, они сошли вниз и, выпив вермуту с горьким пивом у стойки бара Фуке, окунулись в теплый и пряный парижский вечер.