– По-моему, ваш первый вопрос был сформулирован в плане моего ответа, господин Сталин. Вы спросили меня, сколько времени наша армия сможет противостоять неприятелю.
– Я не имею права формулировать мой вопрос иначе, это может быть расценено как подстрекательство, полковник. Вы же ответили мне декларацией и сейчас продолжаете декларировать. По нашим сведениям, у вас старые чешские танки и почти нет зенитной артиллерии. Немцы продали вам устаревшее оружие. По нашим сведениям, ваша главная ставка — конница, а это смешно в век техники. Меня интересует: озабочен ли новый режим состоянием армии? Меня интересует: предпринимает ли новый режим какие-то меры, чтобы в наикратчайший срок оснастить армию техникой? Какой? В каких количествах? У кого купленной? Меня интересует: известно ли вашему командованию — хотя бы в общих чертах, — каким и откуда должен быть удар, если допустить начало агрессии против вашей страны? Меня интересует: не дрогнет ли ваше командование, допусти я на миг агрессию и допусти — мы с вами — временные неудачи югославской армии?
– Нет. Наши военные руководители будут продолжать борьбу, какой бы тяжелой она ни была. Нас не сломят временные неудачи.
– Все же вы дипломат во-первых и лишь во-вторых — военный. Будь вы военным во-первых, вы бы неминуемо стали задавать мне столь же конкретные вопросы, как я вам. Вы бы неминуемо были готовы к тому, что сейчас следует просить, в каких пределах и на каких условиях. Как видно, ваши руководители еще не дали вам такого рода установок. Ну что ж, им видней. Однако можете сообщить им, что Советский Союз готов рассмотреть ваши просьбы и помочь вам в самый короткий срок. Тем более что вы так жарко убеждаете меня в готовности сражаться насмерть, хотя это утверждение априорно, а отнюдь не доказано.
– Я немедленно снесусь с моим правительством.
– Снеситесь, — согласился Сталин, поднимаясь из-за стола. — Не люблю суетливых людей, но и копуш тоже побаиваюсь, особенно если предстоит иметь с ними дело. Обстоятельность — это одно, а медлительность — совсем иное. Как, кстати, у вас с дорогами? — уже возле двери остановил он Максимовича неожиданным вопросом. — Весной сильно развозит?
– В горах — да.
– А в поймах? Насколько нам известно, ваши стратегические дороги, те, которые могут быть использованы танковыми соединениями противника, проходят как в горах, так и в поймах рек.
– Сейчас время разливов. Из дома пишут, что Сава сильно разлилась.
– Сава? Это в Хорватии?
– Да.
– А в Сербии? На границах с Болгарией? — очень тихо спросил Сталин. — Там ведь нет рек. Значит, там есть свобода для танкового маневра?
На этом он и расстался с Максимовичем, не сказав на прощанье ничего больше. Впрочем, больше говорить ему и не надо было, он и так сказал слишком много, это бы понял любой штатский, не то что военный.
Сталин, однако, ошибся: Максимович уловил лишь нечто . Определенного мнения о том, чего же хочет его собеседник, он вынести не осмелился.
Многозначительность, заложенная в словах Сталина, была для Максимовича неким таинственным символом, который он не решался расшифровать, опасаясь неверно понять советского руководителя и, соответственно, быть неверно понятым Симовичем. Поэтому по дороге домой он думал, как сформулировать отчет о беседе. Существо дела отодвинулось на второй план, став фактом, в определенной мере раздражающим, не дающим полковнику сосредоточиться на его прямой работе: составлении ясных и недвусмысленных отчетов после бесед с военными и политиками — на приемах ли, в кабинетах или даже во время коротких театральных антрактов.
...А Сталину этот полковник понравился.
«Похож на русского, — отметил он. — Такой же открытый. И драться, видимо, будет насмерть. Это он верно говорил. Есть в нем что-то и от грузина, скорее даже от сухумского грузина. И глаза хорошие, чистые глаза. Прямо смотрят, нет в них игры. Таким глазам можно верить».
В четыре часа утра Сталин позвонил Вышинскому на Николину Гору — тот жил в поселке работников науки и искусства.
– Вы еще не спите, товарищ Вышинский?
– Я только что приехал, Иосиф Виссарионович. (Единственным, пожалуй, человеком, называвшим Сталина не по фамилии, как это было принято, а по имени и отчеству, был Вышинский.)
– У вас что-нибудь новое по Югославии есть?
– Нет, Иосиф Виссарионович.
– Меня что-то смущают данные разведки, — сказал Сталин, — они, по-моему, идут за фактами, которые им умело подсовывают. Что передает тот молодой журналист из Белграда? Потапенко, кажется?
– Потапенко? — настороженно переспросил Вышинский и замолчал, выгадывая время. Однако пауза становилась гнетущей, и он осторожно добавил: — Видимо, Потапенко передает свои материалы в ТАСС.
– Поскребышеву сказали, что он вам писал. Вам, товарищ Вышинский. Поскребышев интересовался этим Потапенко по моей просьбе.
– Я сейчас же выясню в ТАССе, Иосиф Виссарионович, и сообщу вам через пять минут.
Он позвонил начальнику ТАССа — тот уезжал домой не раньше семи утра:
– Почему вы перестали присылать нам сообщения Потапенко, Хавинсон?
– Я считал, что...
– А вы поменьше считайте, — облегченно вздохнул Вышинский: он боялся, что журналист уже отозван в Москву. — Информация — не арифметика, тут не считать надо, а информировать. Вовремя, опираясь на разные источники, учитывая все точки зрения. Пришлите мне завтра утром все его материалы, и пусть он там не лодырничает, а работает.
Выслушав Вышинского, Сталин хмыкнул:
– Я уже просил поблагодарить Потапенко за его информацию. Не возражаете?
Вышинский понял, что Сталин знает все, и то, что он знает все итак говорит с ним, было огромным облегчением. Он тихо сказал:
– Спасибо, Иосиф Виссарионович. Спасибо вам...
– Это вам спасибо, — не скрывая издевки, закончил Сталин, — я рад, что у вас такие бойкие корреспонденты. Мне, видите ли, не пишут. Мне только жалобы пишут. Жалобы и поздравления.
И, не попрощавшись, положил трубку.
«Дорогой Андрей Януарьевич!
Большое спасибо Вам за поддержку! Я только что получил указание оставаться в Белграде и продолжать работу. Посылаю Вам обзор важнейших новостей. Отправляю только первую часть, пока без анализа, одни лишь факты.
С коммунистическим приветом
А. Потапенко».
«Сегодня в соборе святого Марка надбискуп 5 Хорватии Алойз Степинац провел молебен «Те Деум» в честь нового монарха Петра II. На торжественном молебне присутствовали бан (губернатор) Хорватии Шубашич, его заместитель Ивкович, комендант армии генерал Неделькович, городской голова Старшевич, генералы Марач, Михайлович, Живкович, Мратинкович, Велебит». Это сообщение, поступившее только что из Загреба, представляет серьезный интерес, потому что на торжественном молебне отсутствовал В. Мачек, являющийся признанным лидером Хорватии. Мачек был объявлен как первый заместитель премьера Симовича, однако до сегодняшнего дня он не прибыл в Белград и не сделал ни одного заявления, которое бы подтвердило его желание работать в составе нового кабинета. Здесь предполагают, что Мачек лишь в том случае согласится работать в новом кабинете, если Югославия подтвердит свою верность Тройственному пакту. К сожалению, белградские власти отказали мне в разрешении поехать в Загреб, и поэтому я не могу перепроверить эти сообщения.
Корреспондент «Дейли мэйл» в беседе со мной сказал, что в Лондоне циркулируют слухи о том, что товарищ Молотов проявляет глубокий интерес к ситуации в Югославии. По словам корреспондента (М. Шорн), ему известно, что Молотов заявил в беседе, которая состоялась в Москве с посланником Гавриловичем, о поддержке «Советским Союзом сопротивления Югославии агрессору».
Корреспондент из Лондона передал в газеты сообщение, которое не было пропущено цензурой, о том, что «Советы за кулисами содействуют созданию прочного барьера против дальнейшего проникновения Гитлера на Балканы, имея в виду защиту традиционных русских интересов в проливах».
В Белграде сейчас перепечатана статья из венгерской «Мадьяршаг», где, в частности, говорится: «Фюрер рейха не хочет создавать такого впечатления, будто он насильно заставил Югославию стать членом Тройственного пакта. Германия не торопит Симовича с ответом. Берлин подчеркивает, что до получения официального сообщения из Белграда о том, какую позицию займет кабинет Симовича по отношению к договорным обязательствам, заключенным свергнутым правительством, всякого рода слухам и заявлениям нельзя придавать особого значения. На повестке дня лишь один вопрос: сумеет ли Симович сохранить мир в этом районе Европы, и если да, то каковы его гарантии?»
Югославское телеграфное агентство «Авала» распространило следующее официальное заявление: «Мы уполномочены категорически опровергнуть сообщения некоторых иностранных газет о так называемом скверном обращении с немцами в Югославии и покушении на безопасность их жизни и имущества. Также не отвечают действительности сообщения иностранной печати о том, что в Югославии организованы манифестации против немцев и что колонны манифестантов несли английские и польские знамена и пели песни, в которых выражались угрозы по адресу немцев. Немецкое меньшинство пользуется всеми гражданскими правами и находится в полной безопасности, как и все другие жители Югославии».
После того как здесь стало известно содержание статей в «Дейче Альгемайне Цайтунг», а также в «Берлинер Берзенцайтунг», в которых прямо говорится о подготовке Югославии к войне против рейха («после прихода к власти безответственной клики террористов»), а также о том, что, по словам «Динст аус Дойчланд», «Югославия является самым неконсолидированным — после Чехии — государством в Европе», в местных газетах появились статьи о «традиционной сербскохорватской дружбе». Однако, поскольку статьи эти носят чисто пропагандистский характер, поскольку они слабо аргументированы и никак не обнажают существо национальной проблемы, к этим публикациям здесь относятся весьма иронически. Среди журналистов обсуждается сообщение о прибытии из Загреба в столицу руководителя югославских коммунистов И. Тито. Никаких официальных известий об этом не было, однако обозреватели считают прилет Тито возможным, потому что, во-первых, блок с коммунистами может спасти Симовича, если начнется война, и, во-вторых, оттого что ситуация в Загребе очень тревожная. По слухам, там арестованы выдающиеся идеологи компартии Кершовани, Прица и Аджия, которые много выступали по национальному вопросу, рассматривая его с классовых, марксистских позиций. ЦК КПЮ распространил заявление с требованием немедленного освобождения арестованных коммунистов, среди которых, по слухам, и выдающийся хорватский писатель Август Цесарец, всегда активно выступавший и против великосербского шовинизма, и против хорватского национализма. Его драма о герое восстания прошлого века Евгене Кватернике прошла с огромным успехом три раза, а потом была запрещена загребскими властями. Белград не предпринимает никаких шагов для освобождения арестованных в Хорватии партийных интеллектуалов, чтобы, по мнению журналистов, близких к правительству, «не ущемлять права Мачека». ЦК КПЮ, требуя немедленного и безусловного освобождения арестованных, напоминает, что Кершовани, в частности, является великолепным знатоком военных проблем, и приводит недавно опубликованный им «Анализ немецких успехов». «Такому человеку, как Кершовани, — считают здесь, — место не в тюрьме, а на переднем крае борьбы против возможной агрессии».