Именно в главке по Северному Кавказу и пересеклись дорожки будущего генпрокурора Устинова и Бирюкова. Собственно, ничем иным последующее вознесение этого человека объяснить невозможно, ибо профессиональный уровень заштатного городского прокурора при всем желании недостаточен для того, чтобы стать во главе всей прокурорской системы.
Один только пример: когда Главная военная прокуратура попыталась предъявить обвинение бывшему замминистра финансов Вавилову (при его участии из Минобороны пропало 330 миллионов долларов), Бирюков лично приказал одному из руководителей ГВП эти обвинения снять. После чего уволил начальника следственного отдела и забрал дело в Генеральную, где преспокойно все и развалил. А ещё раньше письменно (!) дал указание не расследовать один из эпизодов этого дела — о покупке на Украине ядерного ракетного комплекса. Ничего подобного в прокуратуре раньше не бывало: документы, как и рукописи, не горят. Впрочем, до появления Бирюкова в прокуратуре много чего не бывало…
Мне могут возразить: а как же дело Аксененко, обыски в МЧС? Да, все это так, только от возбужденного дела до тюремной камеры слишком большая дистанция. Да и в начале материала не случайно я написал, что прокуратура превращается сегодня в дубину, которую власть опускает на головы своих оппонентов. Почему за Аксененко взялись только сейчас, ведь материалы эти появились на свет ещё три года назад? Почему не берутся за других? За Лесина, например, или за Касьянова?
Бывший уже «важняк» Генпрокуратуры Сергей Гребенщиков согласился на интервью не сразу. «Что мы сможем изменить?» — говорил он.
У Гребенщикова есть все основания быть пессимистом. Он вел дело по взяткам бывшего первого замминистра финансов Петрова и хищениям из бюджета — более чем на сорок миллионов долларов облегчили казну друзья замминистра из банка «Эскадо». Накал страстей дошел до того, что Гребенщиков вынужден был даже письменным рапортом потребовать провести проверку. Со ссылкой на данные ФСБ, он написал, что один из руководителей Генпрокуратуры получил взятку за то, чтобы дело Петрова развалить…
— С этого момента все и началось. Уже потом я понял, что вокруг меня начали сгущаться тучи. И ещё я понял, что довести это дело до суда мне просто не дадут.
— Что с уголовным делом сегодня?
— Как только я ушел, его развалили. Один эпизод — по злоупотреблениям сотрудников Минфина — переквалифицировали на халатность и прекратили за давностью. По взяткам Петрову — за недоказанностью. А вот как они смогли снять обвинения с руководства «Эскадо»? Даже не могу представить. Ущерб никем не возмещен, деньги в бюджет не вернулись.
— Получается, это никого не волнует?
— Выходит, так… Конкретный пример: в процессе следствия мы проверяли деятельность Минфина в масштабах всей России. Взаимозачеты, договора поручительств. Вскрылись вопиющие факты. Например, при проведении взаимозачетов между Минфином и администрацией Архангельской области до бюджета не дошло 145 миллиардов неденоминированных рублей — это где-то 25 миллионов долларов. Я предложил выделить этот эпизод в отдельный материал, но руководство управления, увидев фамилии и должности людей, пришло в ужас: «Серега, куда ты снова лезешь? Это же опять скандал!»
— Как отреагировало руководство Генпрокуратуры на ваше увольнение?
— Оно было к этому готово. Еще осенью один из руководителей мне сказал: мы не будем возражать, если ты попросишься на пенсию.
— Вы ведь не единственный из «важняков», кто уволился за последнее время?
— Ушли почти все старые «важняки», все «зубры»… Остались — единицы: Костырев, Филин, Горбунов… Но они не нужны. Зачем? Эти люди заслужили право иметь собственное мнение. Они могут объяснить любому прокурору в погонах, что крокодилы не летают.
— А в чем, по-вашему, причина? Почему люди уходят?
— Не могу ответить за каждого, но думаю, что причиной всему — перемена обстановки. Когда человек теряет интерес к работе… Когда он знает, что в итоге все закончится не так, как должно быть по закону, а как требует конъюнктура… Когда постоянно нужно юлить, изворачиваться, дабы удовлетворить чьи-то там потребности…
Я пришел в следственную часть в 89-м году. Моими наставниками были Горбунов, Данилов. А у кого будут учиться те, кто приходит сегодня? У Бирюкова, нынешнего куратора «важняков»? Я ещё ни от одного человека не слышал, чтобы профессионализм Бирюкова вызывал хоть у кого-то удовольствие.
— А чем плох Юрий Станиславович Бирюков?
— Командира погранзаставы во главе всех пограничных войск ставить нельзя. А вот человека, руководившего прокуратурой городского звена, назначать фактически руководителем Генпрокуратуры можно…
Когда я в последний раз попытался продлить срок следствия, мне было сказано, что никто из моих руководителей с таким постановлением к господину Бирюкову не пойдет, потому что господин Бирюков и слышать не хочет об уголовных делах, которые ведутся больше года. Это уровень человека, который, по сути, руководит сегодня Генпрокуратурой!
Но если господин Бирюков так говорит, это значит, что он и слышать не хочет о коррупционных делах в принципе. Невозможно дела о коррупции заканчивать в обычные сроки, потому что все они связаны с зарубежными счетами и ответы на запросы приходится ждать годами.
— Не жалеете, что ушли из прокуратуры?
— Нет, не жалею, потому что ничего в прокуратуре с момента моего ухода не изменилось. Люди устали. Если непрофессионализм господина Бирюкова обсуждается уже не следователями, а начальниками, людьми на высоких должностях… Какие ещё нужны слова?
Они ничем не похожи друг на друга: флегматичный, худой Гребенщиков. И приземистый, тучный Семин — бывший зампрокурора Москвы. И ещё один бывший: следователь транспортной прокуратуры Георгий Цабрия. И тем не менее в сознании моем все эти люди есть единое целое…
…С пустыми руками идти в больницу было неудобно. В редакционном буфете я купил килограмм мандаринов, но перед самым входом в больничный корпус лопнул пакет, и мандарины желто-зелеными бомбами высыпались на снег. Это было очень красиво: яркие мандарины на искрящемся белом снегу. Красиво и одновременно символично — ведь нет ничего более противоестественного, чем мандарины на белом снегу…
Следователь Цабрия лежал на спине, обмотанный проводами. Он узнал меня сразу.
— Познакомьтесь, — сказал он, не приподнимаясь с матраца. — Это тот самый Хинштейн, с материалов которого все и началось.
Сидящие в палате люди повернулись в мою сторону. На какую-то секунду в воздухе повисла тишина, и под их взглядами мне стало не по себе, и я отвел глаза, как будто сделал что-то постыдное.
Я никогда не видел следователя Цабрия раньше, только разговаривал с ним по телефону. Мне и в голову не могло тогда прийти, что пройдет какой-то месяц, и я буду сидеть в больничной палате, сжимая в руках кулек с мандаринами, и смотреть, как булькают в капельнице воздушные пузырьки.
Многие детали стерлись уже из памяти, но я никогда не забуду красных, заплаканных глаз его матери, не понимающей, что происходит и почему её сын — самый лучший, самый честный — должен писать сейчас рапорт на увольнение, лежа на больничной койке. Никогда не забуду, как обреченно молчал, стоя у окна, его отец, сам прослуживший всю жизнь под сенью Фемиды… И уж точно не забуду того давящего, всепоглощающего, что ли, стыда, который пронзил, залил меня целиком. Ведь это по моей вине следователь Цабрия — крепкий 30-летний мужик — беспомощно лежал на спине, весь обмотанный проводами…
Его уволили тотчас же. Уволили лишь за то, что он поехал с обыском на ОРТ: изымать бухгалтерскую документацию. Уголовное дело по факту контрабанды на главном канале страны было возбуждено ещё в 99-м, после публикации моей статьи.
Почти полтора года блуждало оно по инстанциям, пылилось на столах и в сейфах, пока не попало в Московскую авиатранспортную прокуратуру. К следователю Цабрия.