Увидев Казика, Элюня пожалела, что все-таки не поплакала в машине. И еще в сердце шевельнулось раздражение, самая малость, – гневаться на Казика всерьез она не могла, только вот именно сейчас нужен он ей, как дыра мосту, ведь так мечтала побыть одна! А для серьезного разговора с Казиком тоже не было настроения, тем более что опять возникли сомнения в целесообразности такого разговора. А с другой стороны, вопреки всему, присутствие Казика, как всегда, оказало на девушку благотворное воздействие. Так что, учитывая все эти противоречивые обстоятельства, бедная Элюня почувствовала себя совсем сбитой с толку.

В квартиру девушка прошла молча, а Казик тоже молча запер за ними обоими дверь.

Молчал Казик потому, что открой он рот – и вырвался бы торжествующий крик радости и счастья, ни за что бы не удержался! Информация Войтуся привела его в состояние полнейшей и абсолютной эйфории, которую приглушало лишь сочувствие бедной Элюне и тревога за нее. Ведь это же надо так влипнуть! Пока еще бедняжка ничего не знает, но как станет переживать, когда узнает! Нет, пусть узнает от кого угодно, но только не от него, лучше всего, если это сделает полиция. Вот, правильно, именно полиция раскроет ей глаза!

– Сейчас ты сможешь разыскать своего полицая? – спросил Казик, когда уже смог владеть собой.

Элюня удивилась и обрадовалась одновременно. Казик был какой-то официальный и деловой, словно пришел сюда по долгу службы, а не к любимой в гости. Такая постановка вопроса очень устраивала Элюню в данный момент, о преступлениях и аферах она могла говорить сколько угодно, лишь бы не касаться сердечных переживаний.

– Могу, – ответила девушка, – но незачем его разыскивать. Мы договорились, он и без того придет ко мне завтра в два часа.

– ...и увидит твой хладный труп, – подхватил Казик, причем радостный тон никак не гармонировал с мрачным содержанием. – Меня ты небось вышвырнешь, откроешь дверь какому-нибудь налоговому инспектору, на этот раз инспекторов будет двое, а потом твой полицейский свободно войдет в квартиру, поскольку дверь не будет заперта. Получит возможность первым увидеть разгром в квартире и тебя в самом натуральном rigor mortis (посмертное окоченение мышц, медицинский термин). Впрочем, не исключено, что бандиты не станут ждать до завтра, взломают дверь еще сегодня, как только я уйду, если удастся сделать это без шума. Цепочку перережут.

Пораженная Элюня глядела на парня большими глазами.

– С чего ты взял? Откуда ты знаешь?

– Да от самого ихнего шефа. Сознаюсь, нанял я хорошего человека последить за тобой, поохранять, ну и тому удалось подслушать, как шеф по телефону распорядился насчет тебя. Хочешь знать, как именно? По глазам вижу – хочешь. Так вот, прикончат тебя самым грубым и примитивным способом, у них уже маячит на горизонте такой примитивный убийца, да-да, твой старый знакомый, с детских лет знаешь его. Ну и, натурально, тебя ограбят, чтобы все сходилось одно к одному. И произойдет это или сегодня вечером, или завтра утром, непременно еще да твоей встречи с комиссаром. Я догадываюсь почему, надеюсь, ты тоже?

– Ты думаешь, все из-за того... из-за того, что я их видела?

– Думаю, из-за этого. Полиция наверняка знает больше нас и завтра, с твоей помощью, надеется узнать нечто особенно важное. Это точно, раз уж так на тебя ополчились.

Все еще стоявшая в пальто, Элюня наконец положила на стол сумочку, позволила снять с себя верхнюю одежду, села в кресло и закурила.

– Боюсь, из-за всех этих переживаний стану алкоголичкой. Налей мне коньяку. Себе тоже. Хотя нет, не стану, ненавижу этот коньяк! И пусть они сейчас не приходят, нет у меня теперь сил биться с ними.

– Вот и я предпочел бы связаться с властями, – вздохнул Казик. – Даже если я останусь тут дежурить... даже если газ поможет... кстати, баллончик стоит на полочке в прихожей... даже если не сумеют нас прикончить... а это сомнительно, наверняка при необходимости и пушкой воспользуются, теперь ею каждый сопляк обзавелся, но стрелять с глушителем – уже другой почерк, тут уж не примитив сработал. Повторяю, если даже мы выживем, полиция их уже не поймает, сбегут мальчики, и привет. А потом опять как-нибудь к тебе нагрянут. И так до победного.

Казик нарисовал столь впечатляющую картину, что даже Элюня при своих сердечных терзаниях не могла не проникнуться. Сердечные терзания отошли на второй план. Жестом попросила девушка повторить, потому как первая порция коньячка оказалась на редкость маленькой, раскурила погасшую сигарету и попыталась собрать мысли.

– Погоди, Казик. Конечно, я могу позвонить комиссару, но сначала хочу сказать – я вовсе не собираюсь тебя вышвыривать, никаких претензий к тебе насчет того, что ты меня охраняешь, не выражаю, и вот что меня интересует... Сказать?

– Валяй!

– Ты говоришь, твой хороший человек подслушал распоряжения шефа бандитов насчет меня, так? Тогда он должен знать, кто шеф! Откуда он мог такое узнать, если ни я, ни комиссар не знаем?

– Да и он не знал, просто увидел. И подслушал, тогда и догадался. Возможно, вот сейчас убеждается.

– Как это?

– Потому что, проводив тебя домой, помчался обратно еще немножко понаблюдать. Знал, что я тут тебя встречу, так мы договорились. А тот клиент очень его заинтересовал.

Элюня, конечно, не сообразила, что незнакомый мужчина, ожидающий лифт на ее этаже, был как раз тем самым хорошим человеком, никаких ассоциаций у нее в голове не возникло. Впрочем, голова была занята другим.

– Ну хорошо, пусть он не знает фамилии подозреваемого шефа, мог бы его пальцем показать. И рассказать полиции, что услышал. В любом случае тот твой человек понадобится полиции, не мешало бы и его пригласить. И сдается мне, именно его нужно бандитам убивать, а не меня.

– Если говорить об убийстве, то и его мне жалко. А если о показаниях полиции... сразу тебе скажу, есть тут один нюансик. Мой хороший человек ни за какие коврижки не признается полиции, при каких обстоятельствах и каким образом подслушал этого... как бы поделикатнее выразиться... хмыря болотного, гниду паршивую. А я ни за какие коврижки не признаюсь, что нанял парня, не могу я ему такую свинью подложить.