Мысль о неоднократно сообщавшейся людям истине аналогична идеям, которые постоянно имели хождение, с несущественными различиями, по крайней мере с I столетия нашей эры. Пророк Элксай, проповедовавший во времена Траяна на землях, лежащих к востоку от Иордана, утверждал, что Христос многократно рождается в различных ипостасях и постоянно обращается к человечеству, но не от своего лица, а через пророков. Псевдо-Клементин поднимает вопрос о дуализме Христа, который всегда проявляется по-новому, но неизменно служит одной и той же вечной истине и который, по мнению многих мыслителей-гностиков, представляет собой инструмент, обеспечивающий духовное единство человеческой истории. Ближе ко времени Мухаммада модификация этой концепции наблюдается у Мани, который следующим образом объясняет свой путь: когда ему было двадцать четыре года, к нему явился ангел, возвестивший, что он избран в качестве посланника бога. И до него уже встречались подобные вестники, проповедовавшие мудрость господа. Так, в Индии бог говорил устами Будды, в Персии вещал через Заратуштру, а затем к западу от нее – через Христа. Теперь же в Вавилонии, в момент высшей точки развития рода людского, служение возложено на Мани.

Обвинение в фальсификации священного писания имеет весьма почтенную историю; во многих случаях враги иудеев, гностики, и столь же часто их антагонисты использовали его с тем же пылом, что и враги христиан – манихейцы; этот прием ничем особенным не примечателен, ибо он всегда возникает первым в любой полемике такого рода. Более важным, даже решающим по своим последствиям было низведение к единому уровню учений всех «людей Писания», неизбежно проистекающее из идентичности божественного послания. Часто указывают на то, что Мухаммад имел неполное представление о христианстве. Существовало много факторов, с самого начала делавших невозможным согласие в богословских вопросах между мусульманами и христианами: непризнание жертвенной смерти Иисуса, вместо которого на кресте был распят призрак, как верили члены еретических сект; отказ считать Иисуса сыном бога; отрицание учения о Троице (которая, как полагали мусульмане, состояла из Бога, Иисуса и Марии). В то же время были усвоены, причем почти бессознательно, весьма характерные эсхатологические идеи, включающие такие поразительные детали, как взгляд, согласно которому сложность иудейского закона следует трактовать как наказание. Отношение христиан к Пророку лишь как к амбициозному раскольнику еще более препятствовало взаимопониманию.

Несмотря на все это, нет сомнения, что большая часть идей и представлений, которые мы встречаем в проповеди Мухаммада, – иудейского или христианского происхождения. Однако этот факт имеет мало отношения к вопросу о самобытности ислама. Самобытность – не религиозная ценность. Религиозная истина познается в опыте и каждый раз открывается заново вследствие своей сокровенной сущности; она «живет» в неизменном виде с начала времен. Пророк, с его собственной точки зрения и по мнению общины, не создавал учений, а пробуждал и предостерегал и, когда это оказывалось необходимо, творил формы жизни и общества, соответствующие недавно обретенному пониманию бога, так что это понимание могло обрести реальность лишь как исполнение приказов и запретов. В этом смысле Мухаммад олицетворял творческий религиозный дух и был посланником бога.

Даже победа в битве при Бадре не гарантировала его откровению безопасности. По сути дела, победа для молодой общины означала лишь призыв к борьбе. Мекканцы нуждались в реванше не только во имя престижа и ради защиты внешней торговли (то были вещи взаимосвязанные), но и для того, чтобы держать Мухаммада в определенных границах. Они собрали хорошо вооруженное трехтысячное войско, включавшее всех людей, которыми располагали в городе и среди окрестных бедуинских племен. Вскоре после годовщины битвы при Бадре враги сошлись на северо-западной границе района, прилегающего к Медине. Это сражение принято именовать битвой при Ухуде по названию гряды холмов, на которых заняли позиции мусульмане. Согласно преданию, Мухаммад отказался от помощи еврейского племени бану надир; до начала боя вождь «лицемеров» отступил со своими людьми во внутреннюю часть оазиса, возможно чтобы организовать вторую линию обороны на случай прорыва. Источники слишком увлечены славными деяниями или позорными поступками отдельных участников сражения, чтобы дать ясное представление о том, как оно протекало; тем не менее несомненно, что Мухаммад был ранен, что дисциплина среди верующих оставляла желать много лучшего и что в конце концов мекканская кавалерия одержала победу. Потери обеих сторон в битвах при Бадре и при Ухуде более или менее уравновешиваются. Многим мекканцам могло казаться, что они полностью отомщены, и, вероятно, войско было более изнурено в схватке, чем о том свидетельствовало число убитых; как бы то ни было, они оставили Медину в покое и двинулись домой, не проявляя более враждебности. Военный успех оказался политической ошибкой. Бессмысленность политики, базировавшейся на сохранении статус-кво, стала очевидной, когда Мухаммад сумел решить теологическую проблему, созданную неудачей. Он возложил ответственность за поражение на отказавшую ему в повиновении часть войска, в то же время указав, что, как считает господь, любое его вмешательство в пользу правоверных неминуемо повлекло бы для них еще большее бесчестье. Он сумел усилить свои позиции в Медине, заставив еврейское племя бану надир переселиться в оазис Хейбар к северу от Медины, где оно владело землей. Завершил эту операцию Мухаммад в августе или сентябре 625 г. осадой, начатой под надуманным предлогом, и усилил ее эффект уничтожением части пальмовых насаждений бану надир. Дальнейшего успеха в политике, которой он придерживался со времени битвы при Бадре, Мухаммад добился, сокрушив с помощью запугивания тех, кто держался нейтралитета. Мекканцы тем временем систематически предпринимали попытки привлечь на свою сторону племена и организовать всеобщее ополчение для последней кампании, которая должна была покончить с мусульманской общиной. Приготовления заняли у мекканцев два года. Наконец на Медину двинулись десять тысяч человек, хотя с уверенностью ручаться можно только за семь с половиной тысяч. Мухаммад сумел выставить против них лишь около трех тысяч бойцов. Чтобы защитить северо-западную границу городской территории от великолепной мекканекой кавалерии, Мухаммад по совету новообращенного раба-перса приказал вырыть ров (хандак) – военная хитрость, явно новая в Аравии, – что и дало название всей кампании. Хотя ров был совсем неглубок, кавалерия оказалась обречена на бездействие. Ненастная погода, трудности в снабжении и, самое главное, недостаток сплоченности среди нападающих, только половина которых были мекканцами или их верными союзниками, позволили Мухаммаду пробить брешь во вражеском фронте дипломатическими средствами. Бедуинские отряды рассеялись, попытка уговорить нейтральное племя бану курайза атаковать мединцев на юге оказалась безуспешной; ощущение бесполезности войны и апатия вынудили осаждавших через две недели отступить; источники сообщают о шести убитых среди ансаров и о трех среди мекканцев.

С неудачей в «битве у рва» рухнула и прежняя система. Вопрос отныне заключался лишь в том, сможет ли Мухаммед взять на себя право преемства и когда он сделает это. Сразу же после отступления союзников третье и последнее по своему политическому значению еврейское племя, курайза, было истреблено в наказание за двусмысленное поведение во время осады; около шестисот человек было казнено, а женщины и дети проданы в рабство. Отныне Медина фактически стала гомогенным независимым городом мусульманской уммы.

Слово умма, употреблявшееся уже доисламским поэтом Набигой в значении «религиозная община», вошло в обиход одновременно с термином хиджра и стало обозначать мусульманскую общину (даже в современном арабском языке нет слова, адекватного термину «государство»: слово даула, находящееся в употреблении с VIII в., означает «династия» или «режим»). Образованное от этого существительного прилагательное умми, соответствующее латинскому gentilis («родовой», «соплеменный»), применялось к Мухаммаду, чтобы обозначить его как пророка рода (арабов-язычников). Нынешняя догматика интерпретирует умми как vulgaris («простонародный»), или, что то же самое, как incultus («дикий», «грубый»), дабы защитить несравненное знание человеческой и божественной природы, которое Пророк явил миру. Это измененное значение сохраняется как догма и по сей день, преследуя цель предотвратить появление в области корани-ческого источниковедения направления, сопоставимого с критикой Библии, или же любого критического изучения ислама.