Четверостишие было подписано. Это было еще не все: председательствовавший огляделся, ища глазами автора.

Автор стихов стоял на скамье, размахивая руками в надежде привлечь внимание председателя. Однако тот опустил перед ним глаза. Он не осмелился отдать приказание о его аресте. Это был Камилл Демулен, выступавший с предложениями в Пале-Рояле; у него был острый ум, это был большой оригинал и вдобавок человек, умевший за себя постоять.

Один из тех, кто торопился вместе со всеми к выходу и кого, судя по платью, можно было принять за простого буржуа из Маре, обратился к одному из своих соседей, положив ему руку на плечо, хотя тот, казалось, был более знатного происхождения:

– Ну, доктор Жильбер, что вы думаете об этих двух оправдательных приговорах?

Тот, к кому он обращался, вздрогнул, взглянул на собеседника и, узнав его в лицо, как перед тем узнал голос, отвечал:

– Это вас, а не меня надо об этом спросить, ведь вы знаете все: прошлое, настоящее, будущее!..

– Я полагаю, что после того как этих двух виновных оправдали, остается лишь воскликнуть: «Не повезет невиновному, который окажется третьим!» – А почему вы решили, что вслед за ними здесь будут судить невиновного и осудят его на смерть? – спросил Жильбер.

– По той простой причине, – насмешливо отвечал его собеседник, – что в этом мире так уж заведено, что хороших людей наказывают вместо плохих.

– Прощайте, учитель, – молвил Жильбер, протягивая руку Калиостро – по нескольким произнесенным словам читатель, без сомнения, узнал великого скептика.

– Почему «прощайте»?

– Потому что я тороплюсь, – с улыбкой отвечал Жильбер.

– На свидание?

– Да.

– С кем? С Мирабо, Лафайетом, или королевой? Жильбер остановился, с тревогой вглядываясь в Калиостро.

– Знаете ли вы, что я вас иногда боюсь? – проговорил он.

– А ведь я, напротив, должен был бы подействовать на вас успокаивающе, – заметил Калиостро.

– Почему?

– Разве я вам не друг?

– Надеюсь, что так.

– Можете быть в этом уверены, а если вам нужно доказательство…

– Что же?

– Пойдемте со мной, и вы получите такое доказательство: я сообщу вам о проводимых вами тайных переговорах такие подробности, о которых не знаете вы сами.

– Послушайте! – воскликнул Жильбер. – Вы, может быть, посмеетесь надо мной, пользуясь в этих целях одним из привычных трюков; но меня это не смущает: обстоятельства сегодняшнего дня столь серьезны, что если даже сам Сатана предложит мне внести некоторую ясность, я охотно соглашусь. Итак, я готов следовать за вами куда угодно.

– Можете быть совершенно покойны, это рядом, место вам знакомо; впрочем, разрешите, я возьму вон тот свободный фиакр; мой костюм не позволил мне поехать в своем экипаже.

И он знаком приказал остановиться кучеру фиакра, проезжавшего по противоположной стороне набережной.

Когда фиакр поравнялся с ними, оба собеседника в него сели.

– Куда везти, милейший? – спросил кучер, обращаясь к Калиостро, словно догадавшись, что, несмотря на простое платье, из двух его пассажиров именно он был старшим.

– Сам знаешь, куда, – отвечал Бальзамо, подав кучеру нечто вроде масонского знака.

Тот с удивлением взглянул на Бальзамо.

– Простите, ваше сиятельство, – молвил он, отвечая знаком на знак, – я вас не узнал.

– Зато я тебя узнал, – с важностью заметил Калиостро, – потому что сколь бы многочисленны ни были мои подданные, я знаю их всех до единого.

Кучер захлопнул дверцу, забрался на облучок и, пустив лошадей вскачь, помчался сквозь лабиринт улиц от Шатле к бульвару Фий-дю-Кальвер; оттуда фиакр покатил в сторону Бастилии и остановился на улице Сен-Клод.

Едва экипаж остановился, как дверца распахнулась со стремительностью, которая свидетельствовала о почтительности и усердии кучера.

Калиостро знаком пригласил Жильбера выйти первым. Когда он выходил вслед за ним, он спросил у кучера:

– Тебе нечего мне сообщить?

– У меня есть для вас важные сведения, ваше сиятельство. Если бы мне не посчастливилось с вами встретиться, я прибыл бы к вам нынче вечером для доклада.

– Говори.

– То, что я имею сообщить вашему сиятельству, не должно стать достоянием постороннего.

– Тот, кто нас слышит, не совсем посторонний, – с улыбкой молвил Калиостро.

Жильбер из скромности отошел в сторону.

Однако он не мог запретить себе поглядывать вполглаза и слушать вполуха.

Он увидел, как улыбается Бальзамо, слушая доклад кучера.

Тот дважды упомянул имя маркиза де Фавра. Когда доклад был завершен, Калиостро достал из кармана двойной луидор и хотел дать его кучеру.

Тот отрицательно покачал головой.

– Вашему сиятельству известно, – возразил он, – что нам запрещено брать за доклады деньги.

– А я плачу тебе не за доклад, а за провоз, – отвечал Бальзамо.

– Раз так, я готов принять, – согласился кучер. Он взял луидор со словами:

– Спасибо, ваше сиятельство, это моя дневная выручка.

И легко взобравшись на облучок, он огрел лошадей кнутом, оставив Жильбера в восторге от того, что он только что видел и слышал.

– Ну что, вы зайдете, дорогой доктор? – спросил Калиостро; он уже некоторое время держал дверь распахнутой, а Жильбер будто и не собирался входить.

– Да, разумеется! – воскликнул Жильбер. – Прошу прощения!

И он переступил через порог, чувствуя огромную тяжесть и пошатываясь, как пьяный.

Читатели знают, что Жильбер прекрасно умел владеть собой. Проходя через большой пустынный двор, он пришел в себя и поднялся по ступенькам крыльца столь же твердым шагом, сколь неуверенно он переступал через порог.

Здесь уместно заметить, что он уже знал дом, куда он входил, потому что бывал там в ту пору своей жизни, о которой сохранил в сердце волнующие воспоминания.

В передней он встретил того самого немца-лакея, которого видел здесь шестнадцать лет тому назад; он стоял на прежнем месте и был одет в похожую ливрею; но так же, как Жильбер, как граф, как сама передняя, он постарел на шестнадцать лет.

Фриц – читатели помнят, что именно так звали верного слугу, – с первого взгляда определил, куда хозяин хотел бы проводить Жильбера, и, торопливо распахнув две двери, он замер на пороге третьей, желая убедиться в том, не будет ли от Калиостро каких-нибудь дополнительных приказаний.