– Как вы полагаете, доктор Жильбер, дадут они нам еще сутки? – спросила королева у доктора.

– Если что-нибудь и произойдет, ваше величество, то не раньше десятого августа.

– Десятого? В пятницу? Неудачный день для мятежа, сударь! Я-то думала, что у бунтовщиков достанет ума остановить свой выбор на воскресенье.

Она прошла вперед, Жильбер последовал за ней. Выходя из галереи, они встретили господина в офицерском мундире.

– Ну что, господин Мандэ, – спросила королева, – вы решили, какова будет диспозиция?

– Да, ваше величество, – отвечал главнокомандующий, окинув Жильбера беспокойным взглядом.

– О, вы можете говорить открыто, – поспешила успокоить его королева, – этот господин – наш друг. Поворотившись к Жильберу, она прибавила:

– Не правда ли, доктор?

– Да, ваше величество, – кивнул Жильбер, – один из самых преданных ваших друзей!

– Это другое дело… – заметил Мандэ. – Один отряд национальных гвардейцев будет размещен в ратуше, другой – на Новом мосту; они пропустят мятежников, и пока люди господина д'Эрвили и швейцарцы господина Майярдо будут отражать их атаку, мои отряды отрежут мятежникам пути к отступлению и ударят с тыла.

– Вот видите, сударь, – обратилась королева к доктору, – что десятое августа – это вам не двадцатое июня.

– Увы, ваше величество, – я, признаться, беспокоюсь, – отозвался Жильбер.

– За нас? За нас? – настаивала королева.

– Ваше величество! – воскликнул Жильбер. – Я уже говорил вам: насколько я не одобрял Варенн…

– Настолько вы советуете Гайон!.. У вас есть еще немного времени, чтобы спуститься со мною вниз, господин Жильбер?

– Разумеется, ваше величество.

– Тогда идемте!

Королева стала спускаться по неширокой винтовой лестнице в первый этаж дворца.

Первый этаж был превращен в настоящий лагерь, лагерь укрепленный и охраняемый швейцарцами; все окна там уже были, по выражению королевы, «забаррикадированы».

Королева подошла к полковнику.

– Ну, господин Майярдо, – проговорила она, – что вы можете сказать о своих людях?

– Они, как и я, готовы умереть за ваше величество.

– Будут ли они нас защищать до конца?

– Если они начнут стрельбу, ваше величество, они не прекратят ее вплоть до письменного распоряжения короля.

– Слышите, сударь? За пределами дворца нас окружают враги; но во дворце нам преданы все до единого.

– Это меня утешает, ваше величество; однако этого недостаточно.

– Знаете, доктор, вы слишком мрачно смотрите на вещи.

– Ваше величество показали мне все, что хотели; позволите ли вы мне проводить вас в ваши покои?

– Охотно, доктор; как я устала! Дайте руку!

Жильбер склонил голову перед оказанной ему величайшей милостью, редко оказываемой королевой даже самым близким людям, особенно с тех пор, как случилось несчастье.

Он проводил ее до спальни.

Войдя в свою комнату, Мария-Антуанетта упала в кресло.

Жильбер опустился перед ней на одно колено.

– Ваше величество! – промолвил он. – Во имя вашего августейшего супруга, во имя ваших дорогих детей, ради вашей собственной безопасности в последний раз заклинаю вас воспользоваться имеющейся в ваших руках силой не для сражения, а для побега!

– Сударь! – отвечала королева. – С четырнадцатого июля я мечтаю о том, чтобы король за себя отомстил; настала решительная минута, так нам, во всяком случае, кажется: мы спасем монархию или похороним ее под развалинами Тюильри.

– Неужели ничто не может заставить вас отказаться от этого рокового решения?

– Ничто.

С этими словами королева протянула Жильберу руку для поцелуя, в то же время знаком приказывая ему встать.

Жильбер почтительно коснулся губами руки королевы и, поднимаясь, проговорил:

– Ваше величество! Позвольте мне написать несколько слов; дело представляется мне настолько срочным, что я не хотел бы терять ни минуты.

– Прошу вас, сударь, – кивнула королева, жестом приглашая его пройти к столу.

Жильбер сел и написал следующее:

«Приезжайте, сударь! Королеве грозит смертельная опасность, если друг не уговорит ее бежать, а я полагаю, что Вы – единственный ее друг, которого она могла бы послушать».

Он поставил подпись и написал адрес.

– Не будет ли с моей стороны любопытством поинтересоваться, кому вы пишете? – спросила королева.

– Графу де Шарни, ваше величество, – отвечал Жильбер.

– Графу де Шарни?! – побледнев и содрогнувшись, вскричала королева. – Зачем же вы ему пишете?

– Чтобы он добился от вашего величества того, к чему не могу склонить вас я.

– Граф де Шарни слишком счастлив, чтобы помнить о своих старых друзьях, оказавшихся в несчастье: он не приедет, – заметила королева.

Дверь отворилась: на пороге появился лакей.

– Только что прибыл граф де Шарни! – доложил лакей. – Он просит узнать, может ли он засвидетельствовать свое почтение ее величеству.

Смертельная бледность залила щеки королевы; она пролепетала нечто бессвязное.

– Пусть войдет! Пусть войдет! – приказал Жильбер. – Само небо его посылает!

В дверях показался Шарни в форме морского офицера.

– О! Проходите сударь! Я как раз собирался отправить вам письмо.

Он подал письмо графу.

– Я узнал об опасности, грозившей вашему величеству, и поспешил приехать, – с поклоном проговорил Шарни.

– Ваше величество! Ваше величество! Заклинаю вас небом, послушайтесь графа де Шарни: его устами говорит Франция!

Отвесив почтительный поклон королеве и графу, Жильбер вышел, унося в душе последнюю надежду.

С позволения наших читателей мы перенесемся в один из домов по улице Ансьен-Комеди недалеко от улицы Дофины.

В первом этаже этого дома проживал Фрерон.

Пройдем к двери; напрасно мы стали бы к нему звонить: он сейчас находится во втором этаже у своего приятеля Камилла Демулена.

Пока мы будем подниматься по лестнице, преодолевая семнадцать ступеней, отделяющих один этаж от другого, позвольте в двух словах рассказать о Фрероне.

Фрерон (Луи-Станислав) был сыном замечательного Эли-Катрин Фрерона, подвергавшегося несправедливым и жестоким нападкам Вольтера; когда читаешь сегодня критические статьи, направленные против автора «Орлеанской девственницы», «Философского словаря» и «Магомета», удивляешься тому, насколько верны замечания журналиста, сделанные им в 1754 году и совпадающие с нашими в 1854 году, то есть, сто лет спустя.