Для расшифровки мне требовалось связаться с местным бюро ЦРУ, но сделать этого я не мог из-за опасения, как бы в штаб-квартире не узнали, где я скрываюсь. Поэтому я позвонил одному своему старинному приятелю, с которым служил вместе еще в отделении ЦРУ в Париже. Несколько лет назад он вышел в отставку и теперь преподавал политические науки в университете города Эри в штате Пенсильвания. Мне как-то пришлось дважды выручать его из неприятных историй из-за его же собственной дурости: первый раз, когда по его вине провалилась ночная операция, а во второй – когда я писал объяснительную записку по поводу этого провала и постарался выгородить его.

Таким образом, он был безмерно благодарен мне, не колеблясь, согласился выдать звонок своему надежному другу, который по-прежнему работал в ЦРУ, и попросил его не в службу, а в дружбу быстренько спуститься на этаж пониже, в архив шифров. Поскольку любая книга с шифрами семидесятипятилетней давности вряд ли представляет из себя государственную тайну, друг моего приятеля сообщил ему по телефону серии кодов. После этого он позвонил мне в гостиницу (разговор я оплатил заранее) и продиктовал нужные цифры.

Так наконец-то я заполучил номер счета в банке.

Однако второй код оказался орешком покрепче. Шифровальной книги с этим кодом в архиве не оказалось, поскольку им до сих пор пользовались.

– Я сделаю все возможное, чтобы достать, – пообещал мой приятель из Эри.

– А я перезвоню тебе, – закончил я разговор.

Мы с Молли сидели и молчали. Я машинально листал мемуары Даллеса. Раздел книги «Коды и шифры» открывался эпиграфом – знаменитым изречением государственного секретаря Генри Стимсона, которое он сделал в 1929 году:

Разумеется, Стимсон ошибался, и Даллес недаром привел его цитату. В шпионском деле все читают письма друг друга и вообще все, что смогут прочесть. Хотя, может быть, потому, что шпионы к категории порядочных людей не относятся.

Интересно, а какую хреновину выдал бы Генри Стимсон насчет того, может ли порядочный человек читать мысли других людей?

Через час я снова позвонил в Эри. Приятель сразу же поднял трубку, но голос его изменился и стал каким-то напряженным.

– Я не смог достать книгу, – заявил он.

– Как так? Ее что, взял кто-то?

– Она изъята.

– Как это?

– Очень просто – изъята. Все экземпляры взяли из открытого фонда и никому не выдают.

– А с каких это пор?

– Со вчерашнего дня. Бен, что все это значит?

– Извини, старина, – ответил я, а в груди у меня сжалось сердце от нехорошего предчувствия: и здесь рука «Чародеев». – Я должен бежать. Спасибо тебе.

И положил трубку.

Утром мы пошли по Банхофштрассе и, миновав несколько кварталов от площади Парадов, очутились на нужной улице. Большинство местных банков свои операционные конторки и служебные помещения оборудуют на верхних этажах зданий, а на нижних располагаются фешенебельные магазины.

Хотя «Банк Цюриха» носил довольно претенциозное название, на деле он оказался маленьким, скромным учреждением, и управляла им одна семья. Вход в банк найти было нелегко – он оказался в переулке, отходящем от Банхофштрассе, около кондитерской. На небольшой медной пластине виднелась гравировка «Б.Ц. И КОМПАНИЯ».

Кто не знает этого сокращения, тому и знать незачем.

Когда мы входили в вестибюль, я ощутил за спиной какое-то движение, внутренне напрягся и быстро повернулся кругом. Мимо проходил явно местный житель – банкир или владелец магазина, высокий, худощавый, одетый в темно-серый костюм. На душе стало легче, и, взяв Молли под руку, я ввел ее в вестибюль.

Но что-то не давало мне покоя, и я снова оглянулся назад – местный житель спешил по делам. Тут я вспомнил его лицо – бледное, даже чересчур, с большими растянутыми желтоватыми кругами под глазами, бледными тонкими губами и редкими светлыми волосами на голове, зачесанными назад. Без всякого сомнения, его лицо напоминало мне чье-то еще.

И вдруг я вспомнил тот дождливый вечер в Бостоне, когда на Мальборо-стрит разгорелась ожесточенная пальба, промелькнувшую длинную сухопарую фигуру.

Да, это был он! Сомнений нет. Сразу я как-то его не припомнил и не среагировал, но теперь был абсолютно уверен, что это тот самый альбинос из Бостона околачивается здесь, в Цюрихе.

– Что случилось? – встревожилась Молли.

Я повернулся, и мы продолжили путь в вестибюль.

– Ничего особенного, – успокоил я. – Пошли. Нам предстоит провернуть здесь одно дело.

45

– Что там такое, Бен? – испуганно воскликнула Молли. – Там кто-то прошел?

Но не успела она сказать еще что-то, как откуда-то из глубины невидимый служащий спросил, зачем мы сюда пожаловали.

Я представился, назвав свое подлинное имя. Невидимка, не меняя тона, ответил:

– Входите, пожалуйста, господин Эллисон. Герр директор Эйслер уже ожидает вас.

Должен отдать должное Джону Кнаппу – он все-таки обладал известным влиянием в местных кругах.

– Пожалуйста, выньте все металлические предметы, – продолжал между тем говорить служащий. – Ключи, перочинные ножички, крупные монеты. Можете положить их на хранение в ящичек.

На стене мы увидели небольшой ящик и, вынув из карманов монеты, ключи и прочую металлическую мелочь, положили все в него. «Внушительная предусмотрительность», – еще подумал я про себя.

Послышалось слабое гудение – и перед нами автоматически открылись двери с электронными запорами. Посмотрев наверх, я заметил под потолком пару небольших японских телевизионных камер слежения. Мы с Молли прошли в небольшую комнату и остановились перед другими дверьми, тоже открывающимися с помощью электронного устройства.

– Ты пушку случаем не приволок с собой? – шепнула Молли.

Я мотнул головой. «Пушку», «приволок» – откуда только моя жена таких словечек нахваталась?

Двери открылись, и нас встретила молоденькая блондинка, немного полноватая, в больших очках в металлической оправе, которые на ком-то другом, может, и выглядели бы довольно модными. Она представилась личным секретарем герра Эйслера и повела нас по коридору, застланному серым ковром. На секунду-другую я замешкался в приемной, а затем последовал за ними.

Рабочий кабинет доктора Альфреда Эйслера оказался совсем небольшим и простенько обставленным, стены были обиты панелями из ореха. На них висели несколько акварелей в светлых деревянных рамках. Я ожидал увидеть всякие дорогие красивые предметы – восточные ковры, дедовские напольные часы, мебель из красного дерева, но ничего подобного и в помине не было. Даже письменный стол был довольно простым – из хромированного металла и стекла. И на нем ничего не лежало. Напротив стола стояла пара шведских кресел, на вид довольно удобных, обтянутых белой кожей, и кожаная кушетка, тоже белого цвета.

Эйслер показался мне довольно высоким, примерно моего роста, но чуточку пополнее, носил он черный шерстяной костюм. На вид ему можно было дать лет сорок с небольшим, лицо круглое с выступающим подбородком, глаза глубоко посажены, большие уши слегка оттопырены. Около рта, на лбу и между бровей прорезались заметные морщины. На голове не осталось ни волосочка – лысина так и сияла. Весь облик его невольно привлекал внимание – от него веяло чем-то мрачным.

– Мисс Синклер, – приветствовал он Молли, пожав ей руку. Эйслер прекрасно знал, кому следует уделить внимание в первую очередь – не супругу, понятное дело, а его половине, ведь это она, согласно положениям швейцарского банковского права, наследница зашифрованного счета своего отца.

Мне Эйслер в качестве приветствия слегка кивнул головой:

– Мистер Эллисон.

Голос у него оказался низким – глубоким басом, в акценте причудливо смешались швейцарско-немецкий говор и чистое оксфордское произношение англичанина.

Мы с Молли уселись в кресла из белой кожи, а он устроился на кушетке. Для начала мы обменялись ничего не значащими словами, обычно предшествующими деловому разговору, а его секретарша принесла на подносе по чашечке кофе. Когда Эйслер говорил, складки у него на переносице обозначались еще резче, при разговоре он жестикулировал руками с наманикюренными ногтями, причем так вычурно, что своими манерами напоминал женщину.