- Правильно делают, что не пускают, - сказал Ямпольский. - Вы должны воевать своим оружием. Да, Капалкин привет вам передавал. Гордится он вами. Смену готовит.

- Спасибо, - ответил я, а сам все разглядывал секретаря обкома.

Ямпольский был среднего роста, грузный, с добрым и умным лицом. Фуражка военного покроя. Темно-коричневая косоворотка с плетеным поясом. Походил он больше на крестьянина, чем на секретаря областного комитета партии.

Ямпольский осмотрел наш шалаш, присел на чурбачок и начал вести простой, непринужденный разговор: спросил, откуда мы, пишем ли домой письма, кто из родственников воюет, как чувствуем себя...

Рассказали. А когда секретарь узнал, чем мы питаемся, вопросительно глянул на Лугового:

- Да, с этим у вас обстоит неважно... Нужно прикрепить их к штабной кухне. Это же радисты, от которых зависит все!

- Можно, - ответил Луговой.

- Не можно, а нужно, - поправил его секретарь.

Петр Романович Ямпольский познакомился со всеми отрядами, поговорил со многими бойцами, командирами, подрывниками, разведчиками. Его интересовало все: и быт партизан, и продовольственная проблема, и снабжение боеприпасами, и работа подпольных организаций.

12 октября Крымский обком партии вызвал Ямпольского на Большую землю. А в ноябре Петр Романович снова к нам прилетел.

28

В эту ночь сон у меня был зыбкий. Спал часа полтора-два, и то снились кошмары. Может, от этого и проснулся среди ночи, а потом до утра не мог сомкнуть глаз! То передо мной стояли ребята нашего батальона - Юлдашев, Коваленко, Михеев, Боголюбов... Тогда они еще были живы. То вспомнилась родная станица Старомышастовская и мама.

"Как ты там живешь? Изболелось, наверное, твое сердце по мне? А я вот до сих пор ношу твои носки и в стужу надеваю рукавицы. Как тепло в них! Спасибо тебе, дорогая..."

Станица наша утопает в зелени садов. Почти пополам ее перерезает тихая, словно уснувшая в утреннем тумане речка Кочеты. А точнее, Третья речка Кочеты. Названа она в память ночного суворовского похода, когда было наголову разбито турецкое войско.

Чужеземцы... Что им от нас все время надо? Вот и теперь лезут!

Но этот орешек оказался фашистам не по зубам: войска Закавказского фронта остановили противника и перешли в наступление. Командование вермахта стало спешно через Керчь перебрасывать туда подкрепление: технику, вооружение, живую силу. В связи с этим штаб фронта и просил партизанское командование усилить разведку, шире развернуть сеть диверсий.

* * *

Уже несколько подрывных групп были посланы на взрыв железной дороги. Ушла на диверсию и группа Саши Иванова. Это второй раз после большого прочеса!

...Ребята за полночь достигли железнодорожного полотна в районе Сейтлера. Им сопутствовала и погода: южный ветер низко гнал сплошные облака, моросил густой дождь, висел непроглядной пеленой туман.

Залегли в бурьяне, осмотрелись, прислушались. Было тихо, спокойно. Иванов разделил ребят на две группы, поставив каждой свою задачу. Минировали быстро, ловко. Метров за сто друг от друга заложили взрывчатку, мины и собрались в условленном месте.

До рассвета оставалось немногим больше четырех часов. Дождь не переставал. Идти было трудно, особенно по пахоте: на ноги налипало столько грязи, что их едва передвигали.

Как ни торопились, до рассвета все-таки не успели перейти опасное место - шоссейную дорогу. Забрались в воронку, залегли в ней. По правую сторону, за пригорками, - райцентр Зуя. Слева - город Карасубазар. В километре виднеется деревушка, там - враг.

Мокрые до нитки, подрывники лежали в воронке, а дождь все лил и лил до самого вечера не переставая. Рядом шоссейная дорога. По ней весь день идут и идут вражеские машины, тягачи, бронетранспортеры, фургоны, кавалерия. Тащатся в сторону Керчи. Ребята с болью смотрят на это и злятся, что не могут открыть огонь.

Наконец подкрались сумерки, все с облегчением вздохнули. Теперь обогреются ходьбой. Да и в лагере скоро будут! Подождали, когда смолк гул, и друг за дружкой, цепочкой, устремились к шоссе.

У обочины остановились, прислушались: на дороге никого не было, но со стороны Симферополя приближался рокот мотоциклов. Подрывники быстро перебежали шоссе и притаились в зарослях терновника. Мимо проскочила пара мотоциклов с колясками. Вслед за ними, вынырнув из балки, быстро приближались два желтых огня.

"Машина", - мелькнуло у Иванова, и в одно мгновение пришло решение уничтожить ее. Саша быстро отстегнул от ремня две гранаты и бросился к шоссе. Вот машина уже против него... И Иванов швырнул одну за другой гранаты.

Взрывы разбудили степь. К Саше тут же подбежали Мовшев, Катадзе и выпустили по машине короткие очереди.

- Не стрелять, ребята! Живыми взять! - негромко приказал Иванов.

От машины полыхнул огонек. Саша качнулся, почувствовав, как ему обожгло руку, но удержался на ногах. Катадзе и Мовшев, подкравшись к машине, обезоружили немецкого офицера и волоком потащили его к Иванову. Машину уже лизали огненные языки...

Иванов был ранен в левую руку немного ниже плеча. Пуля прошла навылет, не задев кость. Руку наскоро перевязали, наложили жгут и двинулись к лесу.

Пленного офицера пришлось буквально тащить за собой силком. Он упирался, не желая идти по хлюпкой грязи: на нем был новый мундир, лакированные, с высокими голенищами сапоги. Катадзе подталкивал его и сердито ворчал:

- Давай пошевеливайся... Живее топай! Нянчиться не буду - некогда...

Вскоре достигли опушки леса, опасность осталась позади. Присели отдохнуть. А в это время далеко-далеко, в стороне Сейтлера, раздался глухой взрыв. Подрывники весело заулыбались. А Мовшев даже обнял Катадзе и негромко крикнул:

- Ура! Это наша сработала!

Пока отдыхали, Катадзе с трудом добился у пленного, куда направлялась машина и с какой целью. Оказалось, в ней был убит штурмбаннфюрер СС, ехавший в Керчь с секретным пакетом командующего 11-й немецкой армией теперь уже генерала Матенклотта.

- Эх ты, черт подери, - расстроился Иванов. - Как же это мы? Из-за меня, из-за ранения...

- Машину я осматривал, - сказал Мовшев, - и никакого портфеля не видел. Забрал у убитого бумажник и пистолет. А больше у него ничего не было.

Пленный был сопровождающим штурмбаннфюрера. Он мог разговаривать по-русски, правда сильно коверкая слова. Зато все понимал, о чем говорили ребята. И когда речь зашла о нем, залебезил:

- Я буду говориль, все говориль... Не упивайт... Я все говориль...

- Да не устраивай панихиду! - бросил ему Катадзе. - Так или иначе расскажешь. Куда ты денешься?

- Да, да, все говориль... Все!

- Жидковат, стерва. Совсем жидковат наш унтерштурмфюрер...

- Хитрит, - брезгливо заметил Иванов. - Изворачивается.

После отдыха долго шли лесом, изредка тихонько переговариваясь. Шли бодро, весело.

Вот и источник, где партизаны обычно делали привал. Из-за камней выбивался, журчал и струился родничок. Придешь, бывало, к нему, упадешь на колени перед этим крохотным оконцем, огороженным камнями, зачерпнешь горсть-другую хрустальной влаги, и ты свеж и бодр.

Меня всегда удивляла целебная сила этого маленького волшебника. Сколько партизан к нему приходило, и со всеми он щедро делился своей студеной влагой. Уходили от него все в каком-то приподнятом настроении и будто помолодевшие.

Подрывники, утолив жажду, сидели у костра, сушили одежду. Пленный достал серебряный портсигар, не спеша помял сигарету, закурил.

- Нехорошо так, господин унтер, нехорошо. Сам закурил, а мы, думаешь, не хотим? Давай папиросы! - строго сказал Катадзе.

В глазах фашиста полыхнули страх и плохо скрываемая ненависть. Спрятав в нагрудный карман портсигар, он затравленным волком поглядывал то на одного партизана, то на другого, ища защиты.

- Давай, давай папиросы! - требовал Катадзе. - Ну и жмот...

Тогда немец достал одну сигарету и протянул ее Катадзе, а портсигар снова спрятал в карман.