– Очень приятно. Чем могу служить?

– Да я и сам не знаю,– сказал летчик.– У меня маслопровод лопнул и мотор заклинило. Пришлось вот сесть на вынужденную.

– По заданию?– уточнил председатель.

– Какое задание?– сказал летчик.– Я вам говорю – на вынужденную. Мотор заклинило.

Давай, давай заливай больше,– подумал про себя Иван Тимофеевич, а вслух сказал:

– Если чего с мотором, так это можно помочь. Степан,– обратился он к Лукову, ты бы пошуровал, чего там такое. Он у нас на тракторе работает, – объяснил он летчику. Любую машину разберет и опять соберет.

– Ломать не строить, – подтвердил Луков и, достав из бокового кармана своей промасленной куртки разводной гаечный ключ, решительно двинулся к самолету.

– Э-э, не надо,– поспешно остановил его летчик.– Это не трактор, а летательный аппарат.

– Разницы нет,– все еще надеялся Луков.– Что там гайки, что здесь. В одну сторону крутишь закручиваешь, в другую сторону крутишь – откручиваешь.

– Вам надо было не здесь садиться,– сказал председатель,– а возле Старо-Клюквина. Там и МТС, и МТМ враз бы все починили.

– Когда садишься на вынужденную,– терпеливо объяснил летчик,– выбирать не приходится. Увидел поле не засеяно прижался.

– Травопольной системы придерживаемся, потому и не засеяно,– сказал председатель, оправдываясь. Может, хотите осмотреть поля или проверить документацию? Прошу в контору.

– Да зачем мне ваша контора!– рассердился летчик, видя, что председатель к чему-то клонит, а к чему, непонятно. Хотя подождите. В конторе телефон есть? Мне позвонить надо.

– Чего ж сразу звонить?– обиделся Голубев.– Вы бы сперва посмотрели, что к чему, с народом бы поговорили.

– Послушайте,– взмолился летчик,– что вы мне голову морочите? Зачем мне говорить с народом? Мне с начальством поговорить надо.

Во какой разговор пошел,– отметил про себя Голубев. -на Вы и без матюгов. И с народом говорить не хочет, а прямо с начальством.

– Дело ваше,– сказал он обреченно.– Только я думаю, с народом поговорить никогда не мешает. Народ, он все видит и все знает. Кто сюда презжал, и кто чего говорил, и кто кулаком стучал по столу. А чего там говорить! Он махнул рукой и пригласил к себе в двуколку. Садитесь, отвезу.

Звоните сколько хотите.

Колхозники снова расступились. Голубев услужливо подсадил летчика в двуколку, потом взгромоздился сам. При этом рессора с его стороны до отказа прогнулась.

Дежурный по части капитан Завгородний в расстегнутой гимнастерке и давно не чищеных, покрывшихся толстым слоем пыли сапогах, изнывая от жары, сидел на крыльце штаба и наблюдал за тем, что происходило перед входом в казарму где размещалась комендантская рота.

А происходило там вот что. Красноармеец последнего года службы Иван Чонкин, маленький, кривоногий, в сбившейся под ремнем гимнастерке, в пилотке, надвинутой на большие красные уши, и в сползающих обмотках, стоял навытяжку перед старшиной роты Песковым и испуганно глядел на него воспаленными от солнца глазами.

Старшина, упитанный розовощекий блондин, сидел, развалясь, на скамеечке из некрашеных досок и, положив ногу на ногу, покуривал папироску.

– Ложись!– негромко, словно бы нехотя скомандовал старшина, и Чонкин послушно рухнул на землю.

– Отставить!– Чонкин вскочил на ноги.– Ложись! Отставить! Ложись! – Товарищ капитан!– крикнул старшина Завгороднему.– Вы не скажете, сколько там на ваших золотых?

Капитан посмотрел на свои большие часы Кировского завода (не золотые, конечно,-старшина пошутил) и лениво ответил – Половина одиннадцатого.

– Такая рань,– посетовал старшина,– а жара уже хоть помирай.– Он повернулся к Чонкину. Отставить! Ложись! Отставить!

На крыльцо вышел дневальный Алимов.

– Товарищ старшина,– закричал он,– вас к телефону!

– Кто?– спросил старшина, недовольно оглядываясь.

– Не знаю, товариш старшина. Голос такой хриплый, будто простуженный.

– Спроси, кто.

Дневальный скрылся в дверях, старшина повернулся к Чонкину.

– Ложись! Отставить! Ложись!

Дневальный вернулся, подошел к скамейке и, с участием глядя на распластанного в пыли Чонкина, доложил:

– Товарищ старшина, из бани звонят. Спрашивают: мыло сами будете получать или пришлете кого?

– Ты же видишь, я занят,– сдерживаясь, сказал старшина.

– Скажи Трофимычу – пусть получит. И снова к Чонкину:– Отставить! Ложись! Отставить! Ложись! Отставить!

– Слышь, старшина,– полюбопытствовал Завгородний.– А за что ты его?

– Да он, товариш капитан, разгильдяй,– охотно объяснил старшина и снова положил Чонкина. Ложись! Службу уже кончает, а приветствовать не научился. Отставить! Вместо того, чтоб как положено честь отдавать, пальцы растопыренные к уху приставит и идет не строевым шагом, а как на прогулочке. Ложись! Старшина достал из кармана платок и вытер вспотевшую шею. Устанешь с ними, товариш капитан. Возишься, воспитываешь, нервы тратишь, а толку чуть. Отставить!

– А ты его мимо столба погоняй,– предложил капитан.– Пусть пройдет десять раз строевым шагом туда и обратно и поприветствует.

– Это можно,– сказал старшина и заплевал папироску.– Это Вы правильно, товарищ капитан, говорите. Чонкин, ты слышал, что сказал капитан?

Чонкин стоял перед ним, тяжело дыша, и ничего не отвечал.

– А вид какой! Весь в пыли, лицо грязное, не боец, а одно недоразумение. Десять раз туда и сюда, равнение на столб, шагом… старшина выдержал паузу,– марш!

– Вот так,– оживился капитан.– Старшина, прикажи: пусть носок тянет получше, сорок сантиметров от земли. Эх, разгильдяй!

А старшина, ободренный поддержкой капитана, командовал:

– Выше ногу. Руку согнуть в локте, пальцы к виску. Я тебя научу приветствовать командиров. Кругом… марш!

В это время в коридоре штаба зазвонил телефон. Завгородний покосился на него, но не встал, уходить не хотелось.

Он закричал:

– Старшина, ты посмотри, у него обмотка размоталась. Он же сейчас запутается и упадет. Прямо со смеху умрешь. И зачем только такое чучело в армию берут, а, старшина?

А телефон в коридоре звонил все настойчивей и громче. Завгородний неохотно поднялся и вошел в штаб.